Кукла на троне

В тот день Иона подумала о муже иначе, чем прежде. До сих пор ее мысли, часто касаясь Виттора, неизменно содержали упрек. Ему ли – за скользкую переменчивость, торгашескую выживательную хитрость; себе ли – за недоверие и недолюбовь. Осуждение меняло свою цель, но оставалось всегда. Иона не могла не оценивать: достоин ли Виттор быть ее мужем? Достойна ли она быть хоть чьей-нибудь женой, если настолько неспособна верить и подчиняться супругу?.. Отношения с мужем являлись для нее предметом беспощадного суда.

Но сегодня – иначе. Она проснулась и остро ощутила холод постели рядом с собой. Огромное ложе, заваленное одеялами и подушками, и она, неспособная согреться даже под горою пуха… Замерзшее тело жаждало человеческого тепла – никакое искусственное не годилось на замену. Замерзшая душа просила ласки и заботы. Глуповатой, умильной, живой нежности, на какую не способен ни один северянин. Влюбленного взгляда, видящего не сияние чести, а – ее, худую озябшую девчонку.

Так Иона поняла, что скучает по мужу.

Это чувство распахнуло дверь, и в нее ворвалась череда иных, столь же сильных. Ностальгия по первым месяцам в Уэймаре – безоблачной тогдашней гармонии, светлой безмятежности, никогда не изведанной в Первой Зиме. Жгучая благодарность мужу за его любовь – такую искреннюю любовь к Ионе живой, Ионе сонной, капризной, слабой, непонятной, к Ионе настоящей, без агатовских доспехов. Стыд перед Виттором – как же ужасно, непростительно мало отвечала она на его чувство!

За завтраком ей хотелось плакать от неизбывной нежности и позднего раскаяния. Эрвин, конечно, заметил состояние сестры и спросил. Она ответила:

– Я тоскую по Виттору.

Брат улыбнулся:

– Забавное совпадение.

– Грустное…

– Грустно быть в разлуке с мужем. Но совпадение все же забавно. Видишь ли, вся важная почта во дворце сперва попадает мне на глаза. Нынешним утром доставлено вот это.

Он подал ей конверт с сургучной печатью Шейланда. Внутри оказались семь страниц, исписанных мелким почерком.

Всякий агатовец начал бы письмо с самого важного: военное правило, въевшееся в родовые черты. Коль письмо о любви, первой строкою стояла бы любовь; коль о конфликте – вначале шло бы: «Миледи, нам необходимо прояснить…» Виттор же покрыл семь листов рассказом о повседневной жизни. Он расписывал зимний Уэймар: снежные шапки на крышах, гирлянды сосулек, узоры на окнах. Показывал санный путь через замерзшую Дымную Даль и грузовые пирсы, к которым вместо кораблей причаливают сани. Писал о здоровье Джейн, которую Иона оставила в лучшей из городских больниц. И о кастеляне Гарольде, сбивающемся с ног, чтобы устроить гарнизону лучшее пропитание, несмотря на заносы. И о жене кастеляна, что души не чает в зимнем саде, и о роскошных новых лошадях, что пополнили конюшню, и о веселых частушках, с которыми вторгся в Уэймар наступивший новый год… Лишь под конец, будто набравшись смелости за семь этих листов, Виттор писал: «Невыносимо скучаю по тебе, душа моя. Лишь потому до сих пор не слал известий, что не был уверен в твоем желании меня слышать. Но нынче вот, как видишь, не вытерпел…»

Иона уронила слезу на бумагу. Виттор казался ей лучшим человеком на свете.

– Хочешь к нему? – спросил Эрвин.

– Не знаю…

Она очень хотела, чтобы муж оказался здесь, рядом. Но, обидев его надменностью, не смела просить его приехать.

– Наверное, мне стоит…

Кайр Джемис не дал ей разрешить сомнения. Он шумно ворвался в комнату, предваряемый цокотом когтей Стрельца.

– Милорд, есть новости! Вернулся генерал Гор и просит встречи с вами наедине.

– Хм, странная и сомнительная просьба… Я не имею секретов от моих вассалов. Будьте добры, Джемис, соберите военный совет. Пригласите на него и братьев Нортвудов.

* * *

– Генерал Гор! – воскликнул Эрвин, стремительным шагом входя в зал. – Как я рад встрече! Ваше возвращение в столицу может означать лишь одно: восстание Подснежников благополучно развеяно!

По напряжению генеральского лица Эрвин должен был заметить, как и сестра: Гор вернулся с плохими новостями. Однако Эрвин сиял.

– Я полагаю, боевые потери ничтожны? Вероятно, повстанцы просто сдались на вашу милость! Как могли они сохранить мужество, увидев перед собою блистательные искровые полки?! Это попросту невозможно!

Он остановился над генералом, и тот рванулся встать, но Эрвин коротким жестом велел военачальнику остаться на месте.

– Герой-победитель не должен вставать, когда входит какой-то политик! Если желаете знать мое мнение, то полководец, одержавший триумф, должен по меньшей мере месяц провести исключительно лежа. Победа – чертовски утомительное дело, выматывает просто до невозможности, уж мне ли не знать!..

Он хлопнул руками, жадно потер ладони:

– Итак, генерал. Как это было?

– Мы отступили, милорд.

– Разумеется! Не торчать же вам теперь вечно в полях под Хэмптоном!

– Мы отступили и избежали боя, милорд. Возникло непредвиденное обстоятельство. Повстанцы оснащены искрой.

Брови Эрвина поползли вверх.

– Генерал, мне лучше услышать это еще раз, чтобы исключить ошибку восприятия.