Кукла-талисман

В театре, господин!
В театре, для услаждения публики!
Кояма Имори, мой любовник,
изгнанный из дома, преданный друзьями,
часто видел меня в этом наряде,
обожал меня в этом наряде,
восхищался им.
Наряди старуху в такое убранство, говорил он,
хромую горбунью, говорил он,
все юнцы побегут следом, пуская слюни!
Играя служанку Коман, кладезь добродетелей,
я надевал чёрный парик, небрежно расчесав его,
вплетя в волосы золочёные ленты…

(вразнобой, под грохот барабанов)

Чёрный парик, поняли мы,
золочёные ленты, поняли мы,
запомнили мы.

Рэйден:

Дух жестокой красавицы,
дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил такое же платье,
такой же парик,
вплетал такие же ленты.
Воистину банщица ли это?
Бабочка «мыльной страны»?

Сэки Осаму:

Я прозреваю!
В тумане открылся мне дальний берег!
Дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил платье любовника-актёра,
сделал убийцей своего старшего брата,
погубил его, послал в преисподнюю.
Имя и одежда, одежда и имя!
О дух Коямы Имори,
гнусного насильника,
продолжал насильничать и после смерти!
Кого же он отправил в ад первым,
кого вторым?

Рэйден:

Друзей, предавших его,
отвернувшихся от него.
Ты последний, сказал он Кохэку,
янтарному любовнику, предателю их любви.
Задушив меня,
Кохэку и был бы последним,
последним, кому отомстил бы Имори,
а я бы вернулся на службу
в облике актёра, с докладом о фуккацу.

Сэки Осаму:

Неслыханная злоба!
Немыслимая гнусность!

(расхаживает по сцене, топает ногой)

Дух господина Имори,
проклятого насильника,
обуянного желанием мести,
заслуживает чернейших адских глубин!
При жизни получил он по заслугам,
и в посмертии обретёт несчастье!

Рэйден:

Так ли это, господин?
Впрямь ли по заслугам получил он?

Хор:

Мы — духи воспоминаний,
мы — память юного самурая.

(голосами старухи с безымянной улицы):

Я — старуха с дымящейся трубкой,
жизнь моя теплится едва-едва,
подходит к концу.
Рэйден-сан, зачем вы явились ко мне, ничтожной?
Зачем явились во второй раз?!

(вразнобой, под грохот барабанов)

К несчастью, поняли мы,
запомнили мы.

2 «А толк с моей правды выйдет?»

— Здравствуйте, обаа-сан. Как здоровье?

— Не дождётесь, — буркнула старуха.

Как и в первый раз, она сидела на колоде у ворот. Безымянная улица была пуста, дом банщицы Юко, заброшенный и тёмный, безмолвно маячил у меня за спиной.

Я присел на краешек колоды:

— Вот, я вам табачку принёс. Что же вы пустую трубку-то сосёте? С табачком куда приятнее, да?

— Ась?

— Будете сеять ветер мне в уши, обаа-сан, уйду и табачок унесу. У вас слух как у филина, а разум острей бритвы. Так что, мне уходить? С табачком?

— Сиди уже, — старуха сдалась. Окинула меня цепким неприязненным взглядом. — И трубку мне набей. Года мои не те, пальцы дрожат… Как вызнал-то?

Я забрал у неё трубку, стал набивать, уминать.

— Много ли тут вызнавать, обаа-сан? На улице дом с привидением, вот уже больше года. Надо в управу бегом бежать, властям докладывать. Или святых монахов звать, что ли? Не бегут, не зовут: я проверил. А почему?

— Почему? — старуха отобрала у меня трубку.

Я чиркнул огнивом, давая собеседнице прикурить: