Кукла-талисман

— Дом с привидением, если оно землякам вреда не чинит — чепуха. Живи сам и давай жить другим, так? Привлечь к себе внимание властей — вот что для вашей улицы хуже любой неприкаянной души. Чиновник явился? Это сулит неприятности. Даже два чиновника — мы-то с господином Хэруо вдвоём заявились! Самураи вынюхивают, высматривают, в заветный дом лезут! Узнают о призраке, обвинят: почему не доложились? Вот вся улица и попряталась, как вымерла. А вас вперёд погнали, напоказ: выяснить, что пришлым надо. Какой с вас, обаа-сан, спрос? Глухая полоумная бабка, одной ногой на кладбище…

— Ты, господин мой, ври, — старуха сверкнула жёлтыми совиными очами, — да не завирайся! Глухая? Полоумная? Я ещё тебя переживу, спляшу на твоей могилке…

— Может, и так, обаа-сан. Вас, я полагаю, из того дома, о котором мы оба знаем, добрые люди забрали. Не жить же вам бок-о-бок с призраком? Даже если вы Юко кормили, поили, вашему ремеслу обучили…

Я изобразил, как закуриваю трубочку и передаю её клиенту, предлагая любовные услуги:

— Призрак есть призрак, хоть и родня. Вам Юко кто, внучка?

Старуха окуталась облаком дыма.

— Правнучка, — донеслось из облака. — Верно говоришь, я её всему выучила. Живая меня любила, небось, и мёртвая бы не тронула. Если это Юко, конечно, бедняжка моя…

— А если не Юко? Иной призрак?

— Тоже не тронул бы, небось. Кому я нужна? Жила бы себе помаленьку… Да соседи воспротивились: нечего, мол, там куковать, чужую душу злобить. А какая она мне чужая? Юко, не Юко — дом родной и душа родная, раз в дом захаживает! Забрали меня соседи, к себе перевезли, с вещами. А как ты явился, к тебе выпихнули: глянуть, что к чему.

— Глянули?

— Ты мне сразу не понравился. Я так соседям и сказала: молодой, да ранний. Не будет нам покоя, и не надейтесь. Как в воду глядела…

— Будет, обаа-сан. Будет покой, я уж постараюсь. А теперь говорите, я слушаю.

Она по-молодому толкнула меня плечом:

— Чего тебе рассказывать? Ты и сам, небось, всё знаешь.

— Правду говорите. Правду про Юко и господина Имори.

— А толк с моей правды выйдет? Она ведь никому не надобна, правда.

— Мне надобна. Давайте, не тяните время.

* * *

У всех банщиц были клиенты. У банщицы Юко была любовь.

Кояма Имори, смотритель княжеского зонтика, считался в Акаяме первым красавцем. Говорили, что вечерами его кожа светится, а дыхание полнится ароматом лилий.

Кто бы спорил, только не Юко.

Когда Кояма Имори в первый раз пришёл в баню близ Большого Вороньего моста, для Юко взошло солнце. В первые визиты он щедро платил Юко за её услуги, но потом явился грустный, долго молчал — и признался, что не в состоянии более оплачивать нежность и заботу молодой банщицы. Имори и так уже продал черепаховый гребень, наследство покойной матушки, чтобы порадовать Юко подарками.

Приходи просто так, сказала Юко. И утёрла слёзы.

Поначалу она платила хозяину бани за визиты возлюбленного из своих средств, ещё более скудных, чем жалованье смотрителя зонтика. Утверждала, что клиент исправно расплачивается. Вскоре обман разоблачили, да и кстати: у Юко кончились её жалкие сбережения, а доходы банщицы не позволяли долго продолжать эту игру. Юко предложила господину Имори встречаться у неё дома: родню банщицы унёс чёрный мор, оставив жилище в полное распоряжение Юко и её старой прабабки, в молодости — знаменитой «сливовой чаинки» из весёлых кварталов.

Пересудов соседей влюблённая женщина не боялась. Что могут убавить сплетни от репутации бабочки «мыльной страны»? Бабочка летела на огонь.

Поначалу так всё и было: тайные встречи, ласки, жаркие речи. Но вскоре Юко с болью в сердце заметила, что нежный красавец становится всё холоднее. Встречи случались реже и реже, пока и вовсе не сошли на нет. Бедняжка преследовала своего любовника, ждала у его дома, затевала разговоры на улице, притворяясь, что встреча случайна, пока господин Имори не велел ей оставить его в покое. В случае отказа он пригрозил, что слуга побьёт Юко палкой.

Юко не поверила. Слуга выполнил приказ господина.

Исхудала Юко, подурнела. Глаза её запали, горели лихорадочным огнём. Посетители бани избегали Юко, предпочитая других банщиц. Пустили слух, что Юко безумна, что её прикосновения несут беду. Ждали, что хозяин бани, если Юко не оставит свою блажь, выгонит дуру прочь и не пожалеет об этом ни на миг.

Юко блажила дальше. Хозяин выбросил её на улицу.

Дойдя в неутолённой страсти до исступления, Юко не нашла ничего лучшего, как покончить с собой. Нож, которым Юко лишила себя жизни, ей подарил Кояма Имори, бессердечный красавец, в одну из былых ночей любви.

Тем бы дело и кончилось, если бы Юко не написала предсмертную записку. Желая отомстить бессердечному возлюбленному, банщица выказала удивительную предусмотрительность, положив записку на видном месте, чтобы нашли непременно. «Явившись ко мне, — писала Юко, — господин Имори подверг меня самому гнусному насилию, не пощадив моей скромности и пренебрегая мольбами беззащитной женщины. Ножом, которым я пресекла нить своей жизни, он угрожал мне, добиваясь покорности…»