Куклолов

Под окнами прошуршала машина; по потолку веером прошёлся золотистый свет фар.

Второго февраля. В ночь, когда умерла мама.

– Это всё неслучайно, да?

– Ты о чём?

– Обо всём… Все неслучайно, Катя, да? Всё-всё?

– Что – всё?..

…Он говорил, объяснял. Катя слушала. Слова сами шли на язык – как строчки «Мельницы».

– Я тоже расскажу тебе стих. О театре. О большом театре. Называется – мир. Весь мир – театр… Мир как жёрнов. Мир – театр. Правит тот, в чьих пальцах нити. Не ломайте, не тяните. Не бывайте виноваты. Тот, кто дёргает за нити, тот устало свесил руки. Чую, чувствую разлуку. Сердце, сердце хороните…

– Что ты такое говоришь? – прошептала Катя.

– Не ходите вдаль за речку. Не гоните ветер полем. Обниму тебя за плечи. Будешь счастлив и доволен. Будет месяц, будет вёдро. Почини ветряк по солнцу. Будет весел, кто смеётся. За холмом оставит о́рды. Орды мрака, орды ночи, орды горя и печали. Закрывает призрак очи. Возвращается к началу.

Катя вздохнула, склонила голову. Олег почувствовал на плече приятную тяжесть. Пахло цветами. Лавандой. Фиалками. Почти как от Изольды.

Он продолжал, почти не думая, почти не осознавая, что говорит:

– Собирая по крупице, завораживая в сети, разойдясь в осеннем свете, в старых бликах черепицы, растворяясь, проникая, пересыпанный тенями, разлинованный огнями, неокончен, неприкаян.

Казалось, Катя задремала под эту колыбельную «Серой мельницы»; но вздрогнули плечи. Вырвался быстрый, сдавленный всхлип. Олег осторожно погладил её спине.

– Ш-ш… Ш-ш, Катя… Призрак бродит по дорогам, подбирая или пряча, улыбаясь или плача, и беспечный, и суровый… Он придёт к тебе навстречу, тихий малый, славный малый. Только я вас прежде встречу, друг мой, милый и усталый.

Катя глубоко, прерывисто вздохнула. Олег прижал её к себе и закрыл глаза. Колыбельная звучала, как заклинание.

Глава 6. Кабалет

Я лёг в четыре ночи. Завёл будильник ровно на двенадцать: первая пара начиналась в двенадцать сорок пять, и, если умыться по-быстрому и не завтракать, вполне можно успеть.

Лечь раньше не мог. Сначала никак не решался примоститься рядом с Катей – она и вправду задремала на моей кровати. Когда проснулась, часы показывали начало третьего.

Катя сориентировалась быстро, как кошка. Бросила на меня острый, косой взгляд, поправила волосы, встала. Немного скованно улыбнулась:

– Спокойной ночи, Олежек. Спасибо за вечер.

Я, наверное, ждал хотя бы формального поцелуя в щёку. Но то ли перечитал книжек, то ли Катя была из породы совсем неромантических девочек – никакого поцелуя, даже после того, как она уснула в моей кровати, не случилось.

Итак, она ушла. Простучали по коридору шаги, скрипнула дверь. Чьи-то приглушённые голоса, смех, шорох – и, наконец, зыбкая тишина.

Я сел на кровать, прислушиваясь к тому, как сонно вздыхает общага. Дрёмы не было ни в одном глазу. Наоборот: тело наполняла нервная энергия; хотелось вскочить, бежать, что-то делать… Я встал. Сделал круг по комнате – идеально-чистой; с некоторых пор у меня образовался пунктик по этому поводу, и я убирался каждый день.

Выглянул в окно, вспоминая, как смотрел в него в первую свою ночь здесь. Открыл форточку, глубоко, до горячей щекотки в носу, вдохнул ночной воздух. Сдался. Полез под кровать, вытянул чемодан, включил настольную лампу и откинул крышку. Изольду я спрятал в шкаф, как только Катя уснула; теперь её гнёздышко пустовало, как и соседние три гнезда. Но это ничего; её я оставлю на десерт.

Осторожно, задерживая дыхание, двумя пальцами я достал из охранного плюшевого кокона толстяка Кабалета. В театре подобие этой куклы водил Антон – забавный парень, остроумный и за словом в карман не полезет. Ему роль заблудшего придворного в изумрудном камзоле подошла отлично.

Антон и сам приходил на репетиции в едко-зелёной толстовке – говорил, чтоб лучше вживаться в образ. И всё-таки мне казалось, ему не хватает проворства: истинный Кабалет, несмотря на толщину, двигался очень ловко, хитро глядел из-под густых девичьих ресниц и умел спрятаться так быстро, что зритель и понять не успевал, как и когда рухнула за занавес эта рыхлая, плотненькая, невысокая, но такая обаятельная кукла.

В детстве, слушая рассказы отца о Кабалете, я представлял придворного интригана, который однажды прокололся, перепутав дам и случайно назначив свидание юной королеве – за это его и выгнали из дворца. Я жалел его, и особую жалость вызывал потрёпанный камзол; имея полный шкаф рубашек, штанов и прочего, я не мог представить, как можно долгие годы жить в одной-единственной одёжке.

Я ласково похлопал Кабалета по толстому, туго обтянутому шёлком животу. Какое наслаждение держать в руках настоящую куклу – особенно после театральных болванок!

Кабалет подмигнул и сочувственно улыбнулся. Я помотал головой; всё-таки меня тянет в сон, раз начало мерещиться.