Куклолов

Но прежде чем лечь, я всё же оглядел Кабалета, повертел так и эдак, вспоминая сказку. Оригинал «Мельницы» был написан целиком в стихах – отец говорил, его сочинил то ли итальянский, то ли испанский поэт, – но на ночь батя всегда рассказывал прозаическую версию, которая нравилась мне гораздо больше. Там не было столько метафор и воды, не было резкой, изломанной рифмы, и строчки не обрывались, заставляя встревоженно приподниматься на локте.

Губы сама собой тронула улыбка. Я услышал в тишине голос отца, мерно читающего вступление («В далёкую северную страну, где лёд на озёрах лежал едва ли не круглый год, однажды пришло пышное, полное радуг лето…»), погладил Кабалета по соломенным волосам и аккуратно, стараясь не елозить тканью по его пузу, упаковал обратно в чехол. Достал из шкафа Изольду, не касаясь волос, чмокнул воздух около макушки и уложил её тоже. Мягко захлопнул чемодан, задвинул под кровать. И тогда, наконец, густо накатил сон.

Времени было ровно четыре. Я завёл будильник, сунул телефон под подушку и, подложив под голову руку, от которой после Кабалета слабо пахло нафталином, уснул.

* * *

С утра (хотя какой «с утра» – время за полдень!), невыспавшийся, злой, с головной болью, я добрался до института. На улице стояла мерзкая сырость. Посерели даже стены домов, и район, в солнечные дни похожий на сияющий Севастополь, казался унылой деревней.

Я забился в дальний угол аудитории – доски отсюда не разглядеть ни черта, но вникать в методы оптимизации я сегодня не собирался. Устроился поудобней, расшнуровал промокшие ботинки, чтобы хоть как-то подсохли за время пары, чиркнул в листочке, на котором отмечали присутствующих, и с чистой душой сунул в уши наушники.

Семинары по методам оптимизации оказались азартными и весьма интересными, а вот лекции, которые вёл толстый, совсем как Кабалет, старичок, тянулись хмуро и нудно. Бо́льшая часть народа кучковалась на верхних ярусах двухэтажной аудитории – чтобы бормотание профессора не особо мешало заниматься своими делами.

Моё любимое место было вверху справа – такой островочек лавок рядом с дверьми. Двери выходили на аппендикс в коридоре четвёртого этажа, люди здесь появлялись редко – разве что кто-то заходил в лабораторию электротехники или просто устраивался на подоконнике с тетрадями или телефоном. Вот и в этот раз там сидел какой-то парень. Впрочем, даже не парень, а вполне себе мужик: крупный и жилистый, с приметной огненно-рыжей шевелюрой. Очень приметной: мужчина поднял голову, и я вздрогнул, поскорей отвернувшись. Узнал с первого взгляда, хоть и видел его до того всего один раз. Муж Анны Николаевны из METа. Мамин… друг.

Свело скулы, и резко разболелась голова. В последнее время это случалось всё чаще, и, наверное, надо было что-то делать – может, сходить в больницу…

Я накинул капюшон, сложил руки на парте и уткнулся в них лбом. Хотелось отгородиться от этого серого мира. Хотелось в театр; хотелось в тот мир, где картонки и болванки оживают, где серебристые пайетки в лучах софитов становятся настоящим серебром, где так легко начинаешь верить, что живо даже то, чего не существует.

Но сегодня репетиции не было. Я мог бы прийти просто так, Кеша сделал мне пропуск. Но… Впрочем, почему вечно должно быть какое-то «но»? Почему я должен оправдываться перед собой за вещи, которые приносят мне удовольствие? Возьму и пойду в театр. Только после пар всё-таки зайду в общагу, оденусь потеплей. Сменю носки, по крайней мере.

Э-э-э, дрыхун-прокрастинатор! В общаге меня вырубило – досыпал, что не добрал ночью. Проснулся уже в сумерках. За окном шумело от растаявшего снега: машины буксовали в песке и сырости, плескались в огромных блестящих лужах. Я потрогал непросохшие ботинки, плюнул, приготовил кофе и уселся у раскрытого чемодана. У меня здесь тоже кусочек театра; ещё получше вашего.

В этот раз я достал их всех. Когда вынимал последнюю куклу – Орешету, – чемодан захлопнул крышку, крепко ушибив мне пальцы; как будто не хотел расставаться со всеми куклами одновременно.

– Потерпи, дружок, – пробормотал я, выковыривая Орешету из его противопыльного чехла. Достав, усадил на кровать рядом с Кабалетом, Онджеем и Изольдой. Они сидели вчетвером, такие разные, но так неясно похожие – чем-то в глазах, в лицах. Теперь, когда я видел их всех разом и без чехлов, – я почти, почти ловил общую нить.

Встал на колени, упёршись локтями в кровать. Приблизил голову к куклам. Им, должно быть, жутко: голова гигантского монстра всё ближе, ближе…

– Не надо бояться, – попросил я и облизал губы. Попросил скорее себя, чем их.