Кукловод. Кровь Солнца

Месяц прошел. Как — Рамон не хотел бы пережить второй такой. Один, как перст, исключая разве что курьеров из самых разных магазинов и фирм доставки, что привозили продукты, напитки, сигареты и со всей страны доставляли нужные ему материалы. Он читал книги, смотрел фильмы, не трогал «болячку», играл в компьютерные игры и много рисовал. Но рисунки его стали иными. В них преобладала жестокая, злая графика и большую часть того, что он нарисовал, графика поделила с офортом. Он не обрабатывал, не забинтовывал, не смазывал целебными мазями свой первый шрам. Он привыкал к мысли, что таких будет много. Забыв спросить у Серого Шута, какого размера будут новые шрамы, он понял сам, что чем сильнее будет заход, тем больше рубец. Ну, что же. Это тоже справедливо. Рамон любил справедливость. Даже если она была обращена против него.

Он сидел в мастерской и делал первую в жизни куклу. Первую в жизни куклу, которая получит имя и которая напрочь сломает судьбу одному ублюдку. Он слышал о таком. Торговец живым товаром, авторитетная личность в известных кругах. Старая схема — покупка запуганной девушки или женщины, или юноши у мужа, кума, брата, свата — можно продать, кого угодно, если знать, кому, тех, фотографиями которых пестрят потом все социальные сети: «Помогите найти! Ставьте класс!», избиения, унижения, насилие и — героин. Все крайне просто. Все довольны. Клиенты, продавцы людей, поставщики героина, аптекари, отпускающие шприцы, животные, получающие деньги за превращение человека в навсегда сломанного раба.

Все, что будет нужно еще — это любое выделение этого человека, или его волосы, или ногти. В дело годится все. Лучше всего была бы кровь, но этот человек охотно ее лил, но, почему-то, всегда чужую кровь. Свою берег.

Куклы вуду, которых Рам насмотрелся на Гаити, тоже сработали бы, но более грубо и результат их действия был предрешен, нет, ему требовалась своя кукла, та, делать которые он научился в своем девяностошестичасовом сне. Работа почти ювелирная. Голова, черты лица, обряд дарования имени, да мало ли, что еще, скажем, включая даже подобие скелета — в этот раз ему был нужен именно скелет того человека. Рамон негромко гудел под нос какую-то песню и возился с первой в жизни куклой, любовно и бережно следуя врезавшимся в его память канонам нового знания. С куклой, выходившей из-под его темных, тонких пальцев, в мир выходил и новый человек.

Кукловод.

4

Так почему, все-таки, война? Война глупая, без шансов на победу в обозримом будущем? Вернуть слово утраченное значение? Чушь. Люди превратили слово «плохо» в мантру, в заклятье. Все они знают, что убивать за деньги плохо, красть у людей их деньги плохо, торговать наркотиками плохо, плохо резать людей на органы, плохо заставлять детей проституировать, плохо продавать людей в рабство, плохо все это покрывать за деньги и на правительственном уровне поощрять ту же торговлю наркотиками — да. Знают. Они говорят: «Плохо!» Чем чаще с экранов телевизоров и компьютеров их оповещают, что мир стал еще более зол, тем с большим равнодушием они произносят: «Плохо». Но в их «плохо» кроется старое, как мир: «Плетью обуха не перешибешь» — сказав «плохо», они выполняют свой гражданский долг. Черт с ним, с гражданским — если нет государства, нет и гражданства. Свой человеческий долг.

Мантра. Если угодно — заклинание, — так думал Рамон, сидя в кресле и покуривая тонкую черную сигару. Но, чтобы заклинание обрело силу, необходимо наличие трех составляющих. Слова, духа и дела. Слово? Да, оно есть. Дух? Ну… Недовольство. Пойдет за дух? Дело? Нет.

В лучшем случае, одна составляющая. Слово. Выхолощенное. Мертвое слово.

Рамон умел и любил думать. Любил и умел уходить в свое прошлое и еще любил звать вещи своими именами. А потому, сидя в своем кресле, он как-то понял, что он не умеет ни беречь, ни созидать. Его семьи распались, дети… Об этом, возможно, еще будет разговор позже, его дом — квартира, его путь…

Он был из тех странных людей, которым женщины очень быстро и легко говорят: «Люблю», чтобы потом ничем не доказать этого. Усталость от постоянного, бессмысленного одиночества, а он все чаще оставался один, ломала ему спину, но он продолжал стоять. У него было дело — он писал картины.

Многим такой удел покажется завидным. Человек наделен талантом, более того, талантом, который признали в этом напрочь чокнутом мире. С этим Рамон не спорил. Он был благодарен Всевышнему за талант и успех. Но — он прекрасно понимал, что это не то, что он хотел бы оставить после себя, раз в том, чтобы сажать деревья и растить детей, равно как и строить дома, ему было отказано.

Он знал, что он никогда не станет первым художником. О чем мечтали многие до него — те, кто этого добился, пусть на какой-то срок или же найдя свой Олимп, штурмовать который было бы потом бессмысленно. «Зажрался!» — скажет возмущенный мир, глядя на жизнь Рамона, его доход в месяц, его мастерскую, моделек, прыгавших в его кровать, его путешествия и его несокрушимое здоровье.