Куклу зовут Рейзл

— Вот вам факты. Никакой переписки с двоюродным братом не было, а было одно-единственное письмо из Америки, которое Вася отказался принять. Есть его заявление на почту, где он отказывается. Он никогда не знал про дядю в Америке, просто не знал. Отца арестовали, когда Васе было четыре года, ему просто неоткуда было знать. Насчёт фамилии. Это фамилия отца — Рабочев. И в Васиной метрике о рождении эта фамилия, он может показать, и в паспорте, и во всех документах. Это его настоящая фамилия, другой нет. Но он никогда не скрывал своей национальности, никем не притворялся. И в метрике, и в паспорте, и во всех анкетах сказано, что он… его настоящая национальность честно, без утайки проставлена. И что тут такого? У нас в стране все равны. А Василий честный человек и хороший комсомолец. Когда на картошку надо ехать, он не отлынивает, не то что некоторые…

Тут в зале поднялся шум. Вообще говоря, к Васе на курсе относились неплохо, он имел репутацию простого парня, который ведёт себя скромно, не высовывается, но и не отказывается от неприятных поручений. Так что с тем, что говорила Валя Прошкина, многие готовы были согласиться. И Ким Кострищев забеспокоился: проголосуют сейчас эти сопляки против исключения, что он завтра на партийном бюро говорить будет? С такой ерундой, скажут, справиться не смог — провести резолюцию на комсомольском собрании! Тоже, скажут, руководитель…

Кострищев взошёл на трибуну.

— Что здесь происходит? — спросил он суровым партийным голосом, и все почувствовали, кто здесь главный. — Прошкиной в этой ситуации следовало проявить больше политической принципиальности, но нет: лезет защищать своего хахаля… Это типичная политическая беспринципность, когда свои мелкие интересы ставят выше государственных. Да, речь идет о государственных интересах, товарищи. Сегодня, в связи с болезнью нашего дорогого Иосифа Виссарионовича, нужно быть повышенно бдительными, потому что сейчас особенно возможны вылазки врагов всех мастей. А что мы здесь видим? Очевидный скрывающийся сионист, который обманывает государство, притворяется и прячется. Типичный политический двурушник. А нам здесь говорят, что он хороший комсомолец, потому что ездил на картошку. Просто ерунда, безответственный детский сад! Между прочим, сегодняшнее собрание покажет, насколько каждый из нас политически принципиален. Те, кто не понимают опасности таких людей, как Рабочев, просто не понимают ленинско-сталинской партийной линии. С ними нужно разбираться отдельно.

Угроза прозвучала достаточно выразительно, но и после неё нашлись ребята, выступившие в защиту Рабочева. Он ничего плохого не сделал, недоумевали они, никого не обманул, за что его исключать? Кострищев пустил в ход тяжёлую артиллерию. Один за другим выступили все семь членов курсового комитета, принявшего решение об исключении Рабочева. Они разъясняли, убеждали, давили, угрожали.

Последним дали слово Васе. Он поднялся на трибуну бледный, небритый, с дрожащими руками и сдавленным, еле слышным голосом говорил что-то о том, как он предан родине и лично товарищу Сталину и какой трагедией для него было бы потерять членство в комсомоле. Под конец он заплакал и, не закончив выступления, сошёл с трибуны при общем молчании.

Собрание длилось около четырёх часов, и, когда перешли к голосованию, пересчитывать пришлось несколько раз. В конце концов было объявлено, что решение комитета об исключении из комсомола Василия Рабочева утверждено большинством в одиннадцать голосов. Валентина потом говорила, что, если бы считали честно, результат был бы другим.

Так в понедельник 2 марта 1953 года Рабочев был исключён из комсомола и через день отчислен из института. В 1956 году, когда его отца реабилитировали посмертно, Васе предложили подать заявление о восстановлении. Но Вася отказался: он уже был другим человеком…

7

Койка-дни

На третий день пребывания в больнице Джино запросился домой. Чего ради торчать в палате, если он совершенно здоров? Ну несколько ссадин и синяков, сотрясение мозга легкой степени, уже всё прошло. Врач на утреннем обходе мялся, не сказал ни да, ни нет, а во второй половине дня неожиданно появилась в палате Берта.

— Чего тебе не сидится? Куда ты спешишь? — заговорила она чуть ли не с порога.

— А чего мне здесь сидеть, я здоров.

Она присела на край кровати и, наклонившись к его уху, прошептала сквозь заклеенную пластырем губу:

— Нам сейчас очень важны койка-дни, понимаешь? Ну сколько людей сколько дней провели в больнице. Мы возбуждаем дело о незаконных действиях национальной гвардии, зверски избившей мирную демонстрацию студентов. Пресса на нашей стороне. Понимаешь?

— Понимаю. — Джино недовольно посопел, поворочался. — Скучно здесь. И курить хочется, а не разрешают.

— Ничего, потерпи, — жестко сказала Берта. — На демонстрации держался молодцом, а здесь нюни распустил… Я поговорю с врачом, чтоб тебя отпускали покурить.