Куклы во время шторма

В прихожей я встряхнула перед зеркалом своим длинным каре и улыбнулась собственному отражению, точно героиня рекламы шампуня.

– Хорошо тебя подстригли. Надо и мне будет подстричься там. Тем более скидки и правда соблазнительные, – произнесла Жанна, разуваясь. – Господи, как люди с длинными ногтями справляются с молниями?

– Зато красиво же? Ну признайся.

– Красиво, красиво… жаль, конечно, что я забыла у маникюрши все свои кольца. Сняла, отложила и все…

– Жанна, прости, они были ужасны. И стоили наверняка по пятьдесят рублей каждое.

– По тридцать. Все-таки надо будет за ними сходить… или нет… – Она вытянула руку, полюбовавшись ногтями, и вздохнула. – Интересно, Семе бы понравилось? Кстати, он звонил, пока ты сдавала экзамен. Опять спрашивал, где я и когда вернусь. Я сообщила, что я у тебя и возвращаться пока не хочу. Он трубку повесил…

– Слава богу, он не из тех, кто станет после этого караулить тебя в кустах у подъезда, – заметила я.

– Напротив, он использует мое отсутствие максимально.

– Понимаю, тебе больно, но я все-таки рада, что ты сняла свои розовые очки и отбросила психологию.

– Про психологию не надо. В моем случае от нее мало толку, а так я ее люблю. – Жанна вдруг изумленно посмотрела на меня. – Слушай, как же я раньше не додумалась! Вот на кого мне учиться-то надо! На психолога же!

– Имей в виду, второе образование у нас в стране платное, – предупредила я.

– Зачем второе образование? Нужно окончить какие-нибудь курсы! Это тоже платно, ну ладно. Заработаю. И у родителей попрошу…

– А танцы?

– Танцы потом! Танцы подождут! Ух, сколько планов! Не так уж и плоха жизнь, а? – Она извлекла из сумки бутылку вина и триумфально взмахнула ей. – Есть тост!

Со стороны могло показаться, что Жанна полностью расслабилась и весь вечер пребывала в хорошем настроении. Она даже вспоминала какие-то эпизоды из их с Семой совместной жизни и улыбалась так, будто эта тема не была для нее печальной. Но мое обострившееся в последнее время восприятие не могло не уловить витавший над нашим пиром дух чумы. Празднование моего маленького достижения превращалось для Жанны в своего рода акт самоотречения – мол, у меня жизнь не клеится, но я готова забыть об этом и радоваться твоему успеху. Мне все время хотелось намекнуть ей – не знаю даже зачем, – что я это чувствую. Но я, разумеется, не стала ничего говорить – возможно, мои слова растревожили бы ее окончательно.

Не спеша попивая вино, я смотрела на подругу и мысленно убеждала себя, что любовь на расстоянии, несчастная любовь, любовь, питающаяся только воображением, – самая правильная, самая благотворная. Человеку кажется, что он мучается, а между тем он берет от этого чувства все самое лучшее. Он смотрит на мир глазами, полными любви, распахивает ему навстречу свое раненое, пульсирующее, чутко реагирующее на все сердце – и ловит все импульсы из окружающего мира, вдыхает жизнь полной грудью… И при этом объект чувств остается для него неприкосновенным, не запятнанным бытовыми мелочами. Он не может внезапно упасть с пьедестала, напротив – чем дальше, тем желаннее, тем выше он кажется влюбленному.

Вот Жанна – она продолжает любить Сему, но сейчас это приносит ей только боль, страдание, разочарование. Все потому что для нее все было слишком реально, слишком приземленно: замужество, стремление родить, ссоры, измены…

А вот я – совершенно изменила взгляд на мир и, вероятно, вот-вот изменю взгляды мира на себя. Раньше я представляла собой глыбу льда, к которой тянулись лишь изнуренные жарой, а теперь я теплый источник, к которому скоро потянутся многие. Не то чтобы я нуждалась в повышенном внимании, просто иногда на меня нападало незнакомое раньше желание кого-то согреть, кому-то помочь, быть полезной.

Все это сделала со мной любовь. Я была неправа, думая, что она ничего во мне не поменяет. Но при этом я даже ни разу не видела Стаса с тех пор, как поняла, что влюбилась в него. И ведь мне это было не нужно.

Я улыбалась собственным мыслям – они нравились мне своей стройностью и красотой. Но в какой-то момент, когда опустел очередной бокал вина, мне вопреки всему вдруг так остро захотелось, чтобы Стас оказался рядом – прямо сейчас, срочно, – что я даже вздрогнула.

Когда мы закончили «пир» и легли спать, я долго ворочалась, размышляя, что было бы, позвони я ему теперь, после довольно длительной разлуки. Как бы он отреагировал? Отказался бы говорить? Разговаривал бы холодно и отчужденно? Или примчался бы по первому моему зову? Я склонялась ко второму варианту. «Скорее всего, никаких чувств ко мне у него не осталось, а значит, он и не презирает меня, и не тоскует, и не обрадуется мне…» Эта мысль казалась одновременно и совершенно естественной, и дико неправдоподобной, причем вообще в масштабах человечества. Как будто я уже с трудом представляла, что одному человеку может совсем не быть дела до другого, особенно если между ними были какие-то – неважно даже какие – отношения.