Куколка

Теперь к муке с рук добавился толстый клуб муки с фартука. Все это тоже со временем осело на пол и немного на пепельные волосы Татьяны, но она этого не заметила. На волосах матери, выкрашенных до угольного, белый песок смотрелся как перхоть.

– Я уверена, что это все она. Как я надеялась, что ее там не будет. А Прохоров что?

– Тоже ничего.

– Ну, он-то как мог промолчать? – мать еще больше округлила глаза в недоумении, но потом цокнула губами. – Тоже мне, маразматик конченый! Поди, уже совсем не соображает. Кто его там держит до сих пор?

Мать всегда говорила очень выразительно, с большим чувством, чем испытывала на самом деле, любила подчеркивать свои эмоции анахронизмами либо пафосными фразами. Театральность проявлялась в каждом резком жесте или мимике. Это настолько вжилось в ее характер, что перестало быть сценичностью и стало повседневным поведением. Сейчас она тоже говорила громко, четко расставляя ударения и выдерживая паузы, на оскорблениях повышала до тонкого голос, чрезмерно закатывала глаза и стискивала зубы.

Татьяна молчала с повинной, стоя у двери, не раздеваясь, сжимая шляпу в тонких пальцах. Мама все равно ее оправдывала, хотя она была этого недостойна, а члены комиссии не заслужили таких оскорблений. Девушка знала, что рано или поздно эти оправдания превратятся в разочарования. От боли на глаза навернулись слезы, но она до бледноты сжала губы, чтобы ни одна слезинка не вытекла.

В негодовании мать ударила белой пятерней по макушке, оставив там жирный мучной след, вторым ударом смахнула все это снова на пол, а после третьего заплакала. Татьяна кинулась ее обнимать, бормотать что-то нечленораздельное, лишь бы говорить, но ничего толкового и утешительного сказать не могла, потому что все действительно выходило печально.

– Все прахом! Эти старые маразматики загубили мою дочь! Лишили ее будущего! – между всхлипываниями восклицала мать, держась руками за голову.

– Ну, маам, ну, что ты? – тоже рыдала Татьяна. – Это же всего лишь оценка! Главное, я сдала этот экзамен. Все будет хорошо.

А в голове у нее проносились обратные мысли: «Нет, это конец! Это кончина!».

– Не будет! Будешь, как мать твоя никчемная, растить за гроши чужие таланты.

У Татьяны от этих слов сердце в крови задыхалось. Но не потому, что мать предвещала ей несчастное будущее, а потому, что больше сожалела о собственном прошлом, считая его неудачным. Дочь была ее последней надеждой, воплощением детской мечты, которой, как оказалось, не суждено сбыться.

С малых лет Татьяна старалась изо всех сил, чтобы мама гордилась и радовалась ее успехам. И мама радовалась. Вкладывала душу и всю свою энергию, лишь бы дочь танцевала и не отвлекалась ни на какие проблемы. Она ведь воспитывала ее одна. Отца никогда не было, словно и не существовало. Мать о нем не говорила, а Татьяна давно перестала спрашивать.

У мамы замечательно получалось заменять обоих родителей, и лучшую подругу, и быть вообще всем для дочери. Она много работала, мало отдыхала, занималась с Татьяной балетом дома, старалась исполнять все девчачьи прихоти. После назначения на должность директора танцевальной студии у нее стало еще меньше времени. Пришлось нанять домработницу, которая приходила два раза в неделю и убиралась, стирала, ухаживала за цветами, чтобы Татьяна всегда жила в чистоте и уюте. Ей оставалось только учиться и стать лучшей, а она и этого не смогла. Она не представляла, что и как теперь будет.

– Прости, прости, Куколка! Что я несу? – опомнившись, залепетала мать и погладила руку дочери на своем плече. – Все будет хорошо. Ты же у меня умница.

– Конечно, мам, – всхлипнула девушка. – Я еще всего добьюсь, вот увидишь. Я буду стараться еще сильнее. И стану еще лучше.

– Да, да, конечно, – мать звучала удрученно, будто не верила ни единому слову. – Давай, что ли, чай попьем. Твой любимый пирог уже готов.

Дальше она все делала молча. Методично и ловко вынула пирог из духовки, легким движением ножа разделала его на равные доли, выставила тарелки с розочками на стол и на каждую плюхнула по куску. Горячий аромат лимона заполнил кухню. Цитрус приободрил обеих и придал уюта грустному вечеру. Слезы вскоре высохли, но осадок все равно остался. Каждая в глубине души расстраивалась из-за того, что огорчила другую. И каждая нелепо это скрывала. Было тяжело разговаривать, поэтому они долго жевали и часто запивали пирог японским жасмином. А потом быстро разошлись по своим комнатам. Татьяна еще долго ворочалась перед тем, как уснуть.

Она с тревогой думала о будущем, которое представлялось большим темным пятном –нельзя было выделить ничего конкретного. Девушка крутила в руке белую фарфоровую статуэтку юной балерины с ее лицом. Мать отлила ее на заказ и подарила, когда дочь поступила в академию. Татьяна хранила ее как реликвию, постоянно протирала и разговаривала с ней, когда было не с кем поговорить. Но теперь сказать ей было нечего, даже фарфоровой себе. Уголек надежды, что старания и труд все перетрут, совсем истлел в душе, погашенный окончательно сегодняшними слезами.