Куколка

Уяснив тщетность своих попыток привести товарища в чувство, Денис понимающе кивнул и отодвинулся от него. Не зная уже, что ему делать, о чём думать, на что надеяться, пустым, отчуждённым взором огляделся кругом. Освоившиеся с темнотой глаза различили смутные очертания громоздких бесформенных предметов – то ли ящиков, то ли сундуков, то ли каких-то деревянных чурбаков – в беспорядке сваленных вдоль стен и по углам. Пространство под крышей прорезали тонкие прямые полосы рассеянного бледноватого света, пробивавшегося в отверстия между кровлей и стенами и понемногу растворявшегося в плотневшем сумраке. Где-то в соломе, густо устилавшей трухлявый дощатый пол, раздавалось шуршание и писк. Воздух в помещении был спёртый, застоявшийся, пропитанный гнилью и ещё какими-то не совсем понятными и не слишком приятными запахами, уловив которые, Денис при других обстоятельствах не преминул бы брезгливо скривиться.

Но сейчас он не обратил на них ни малейшего внимания. Внешние неудобства и раздражители не играли теперь для него никакой роли, он попросту не замечал их. В сравнении с той угрозой, что нависла над ним, всё остальное было так мелко, незначительно, несущественно, что даже как-то смешно было думать об этом. Он и не думал. Впрочем, как и обо всём другом. С определённого момента он уже, как ему казалось, вообще ни о чём не думал. Как будто утратил вдруг эту способность. На смену целому вороху мыслей, соображений, предположений, догадок и версий, переполнявших его мозг ещё совсем недавно, пришла совершенная, абсолютная, звенящая пустота. И как её неизбежное сопровождение – бессилие, вялость, изнеможение, неспособность не то что действовать, а просто двигаться, шевельнуть рукой или ногой. Его понемногу охватывала своего рода летаргия, полнейшее безразличие к окружающему и отрыв от него, неодолимое желание растянуться на земле, закрыть глаза, замереть и погрузиться в глубокий беспробудный сон, несущий с собой тишину, покой, избавление от суеты и забот, от страдания и страха. И не беда, если у этого сна не будет пробуждения, если он окажется вечным. Может быть, это даже хорошо. В конце концов, не была ли вся его жизнь сном. Только не светлым, покойным и умиротворяющим, а буйным, неистовым, будоражащим, сбивающим с толку и оставляющим в итоге мутный, горький осадок, точно память о недостойном поступке, совершённом ненароком, по недомыслию, но оставившем на совести безобразное тёмное пятно, которое не смыть никакими силами…

VII

Громкие, оживлённые голоса и яркое, слепящее сияние внезапно ворвались в окутавшую его плотную пелену, вмиг разорвав её в клочья. Он не без усилия поднял веки и, щурясь от резкого красноватого света, ударившего ему в глаза, растерянно уставился на представшие перед ним, словно вынырнувшие из-под земли расплывчатые человеческие силуэты.

– Нет, братан, ты глянь только: он, походу, спал! – послышался вздрагивавший от смеха женский голос. – Это ж какие дубовые нервы надо иметь, чтоб умудриться заснуть в его положении. Даже Валерка, наверно, не был бы способен на такое. Да, Валер?

– Ага, не был бы, – отозвался сиплый, тоже смеющийся мужской голос. – Я б ни за что не закимарил, коли б знал, что из меня щас жилы тянуть будут. Какой уж тут сон! – И Валера разразился отрывистым грохочущим хохотом.

От этих слов и смеха болезненная дремота Дениса рассеялась окончательно, и его прояснившемуся взору со всей чёткостью явились уже известные ему фигуры. Огромные, под два метра ростом, крепко сколоченные, плечистые – мужские и тонкая, миниатюрная, грациозная – женская. Все трое стояли у раскрытой двери, за которой угадывались сгущавшиеся вечерние тени, и с различным выражением на лицах взирали на валявшихся у их ног пленников. Лиза – с мягкой, приветливой, едва ли не ласковой улыбкой, как если бы перед ней были дорогие, долго ожидавшиеся ею гости, наконец-то почтившие её дом своим визитом. Валера – с широкой безалаберной усмешкой, обнажавшей крепкие, не очень ровные желтоватые зубы и сообщавшей его крупному, почти круглому полнокровному лицу медного цвета простодушно- туповатое выражение, видимо вполне соответствовавшее его характеру и уровню интеллектуального развития. И лишь Толян отчего-то не поддался владевшему его родичами благодушному настроению: он был хмур, сосредоточен, немного напряжён, словно ему предстояло важное, ответственное дело, не терпящее легкомысленного к себе отношения.

Денис сразу же отметил, что братья очень похожи и телосложением, и обличьем. Возможно даже, они были близнецами. Единственное, что их отличало и мешало спутать, это выражение лиц. У Валеры – беззаботное, открытое, глуповато-наивное, почти детское, как будто, в полной мере развившись физически, он остался ребёнком в умственном отношении. У Толяна же – твёрдое, чёрствое, замкнутое, обличавшее сильный, упрямый характер и хотя, может быть, и ограниченный, но по-своему цельный и здравый ум.