Куколка

«Идиот!» – ответил он сам себе и невесело усмехнулся. Да, самый настоящий, круглый идиот. Всё, абсолютно всё, что он думал, говорил, делал, к чему стремился и чего добивался, на что надеялся и чего желал в последнее время, было глупо, нелепо, мелочно, бездарно, и ему стыдно и противно было даже вспомнить сейчас об этом. Это печальная и крайне неприятная для него истина, но надо признать и принять её как данность, как тягостную необходимость, от которой никуда не деться и не спрятаться. Потому что не спрячешься от самого себя. Можно скрыться, схорониться, сбежать от чего и от кого угодно, при желании и при удачном стечении обстоятельств даже от маньяков-убийц. Но нельзя убежать от своего прошлого, висящего над тобой тяжким, гнущим к земле грузом и постоянно грозящего обрушиться на тебя и раздавить. От своей трусости, лености, душевной дряблости, легкомыслия и легковесности, неумения и нежелания отвечать за свои поступки, принимать решения и воплощать их в жизнь. От своей нерешительности, неустойчивости, непоследовательности, вечных сомнений и колебаний, ставших уже как бы частью его, с чем он смирился, принял без сопротивления, с чем научился жить. И быть совершенно довольным такой жизнью, получать от неё удовольствие.

Стоит ли удивляться, что его собственной девушке надоело терпеть это, она устала от него и в конце концов бросила его. Ушла к другому парню, видимо, более соответствующему её представлениям о том, каким должен быть молодой человек, мужчина. И правильно сделала! – сказал он себе, признав то, чего ни за что и никогда не признал бы ещё совсем недавно, ещё сегодня утром, когда он готов был винить в своих бедах, промахах и неудачах кого угодно, весь свет, но только не себя самого. Себя он не привык корить и упрекать в чём-либо. Себя он любил. Холил и лелеял. Берёг, как дорогую изысканную безделушку.

Но за прошедший короткий промежуток времени, за один-единственный день произошло так много событий, одно ошеломительнее и катастрофичнее другого, что он очень на многое, и в первую очередь на самого себя, взглянул совершенно другими глазами. Ясными, не замутнёнными тщеславием, самовлюблённостью, ложным пафосом. Он точно впервые увидел себя со стороны. И увиденное не понравилось ему. Зрелище оказалось неприглядное, унылое, жалкое. Наверное, в первый раз в жизни он не захотел быть самим собой. Он желал бы быть другим. Твёрдым, уверенным в себе, мужественным, волевым, целеустремлённым. Способным на поступок. Чтобы доказать… нет, не окружающим, – вокруг, кроме мертвецов, никого не было, и его поступка всё равно никто не оценил бы. Доказать прежде всего самому себе, что он на что-то способен, что-то смеет. И пускай этот поступок будет последним в его жизни, что ж, пусть так… пусть так…

В отдалении полыхнула голубоватая зарница. Где-то, уже гораздо ближе, чем прежде, пророкотал гром. Сильнее подул порывистый, шквалистый ветер, в котором чувствовалась сырость. Денис скользнул хмурым взглядом по нёсшимся по небу низким всклокоченным тучам, сквозь которые пробивались холодные лунные блики, и, видимо окончательно приняв решение, открыл дверь.

Перед ним открылось тёмное тесное пространство, в котором он, как и незадолго до этого во дворе, поначалу ничего не в силах был разобрать. Только здесь свет луны уже не мог прийти ему на помощь. Он должен был напрячь зрение и постараться проникнуть сквозь расстилавшуюся впереди плотную чёрно-бурую пелену, наполненную какими-то предметами, лишь смутные, едва уловимые очертания которых выхватывал из сумрака его глаз. Оказавшийся, как назло, совсем не зорким и упорно отказывавшийся видеть в темноте. Напротив, от потери крови в глазах у него то и дело темнело ещё больше и ко всему прочему мелькали, как в калейдоскопе, пёстрые разноцветные узоры, круги, изломанные линии, как если бы кто-то рассыпал перед ним блестящие драгоценные камни.

Тем не менее, поколебавшись немного, преодолевая лёгкое головокружение, он переступил порог и, осторожно прикрыв за собой дверь, двинулся в глубь прихожей. Шёл медленно, крадучись, мелкими, тихими шажками, более всего стремясь не нарушить царившего кругом мёртвого безмолвия и не дать знать хозяевам, что в дом проник чужак. Причём такой, которого они менее всего ожидали в гости и которому, судя по всему, совсем не обрадовались бы.