Куколка

Денис недоумённо воззрился на собственную кисть, будто не веря, что это действительно его рука. Затем так же автоматически дёрнул левую руку, которая уже совершенно свободно, без всяких усилий, выскользнула из узла. Денис и её оглядел со всех сторон изумлённым взглядом, точно всё ещё не в силах поверить в случившееся. После чего, видимо уверовав наконец в очевидное, принялся разминать и тереть друг о друга посинелые, отёкшие, будто ватные кисти с глубокими багровыми отпечатками от верёвок на запястьях, врезавшихся в кожу почти до кости. Очень скоро застоявшаяся в перетянутых жилах кровь, будто обрадовавшись такой возможности, стремительно побежала по разжавшимся венам, прилила к онемелым ладоням и пальцам, достигнув самых кончиков, где Денис почувствовал лёгкое покалывание. Он невольно улыбнулся, словно возвращению к жизни, этим непередаваемо приятным для него сейчас ощущениям. Затем опустил руки и слегка встряхнул ими, помогая крови быстрее разливаться по венам. Затем вновь поднял их и стал сжимать и разжимать кулаки, с наслаждением чувствуя, как онемение понемногу проходит, и вновь ощущая в руках совсем утраченную было силу.

Но вдруг, будто вспомнив о чём-то, он снова напрягся и устремил встревоженный взгляд на дверь. Воодушевлённый неожиданным освобождением, он совсем забыл об услышанных только что шагах. И теперь вновь стал напряжённо прислушиваться, не раздадутся ли они или ещё какие-нибудь связанные с ними звуки опять.

Однако, сколько ни вслушивался, ничего подобного больше не уловил. Ни шагов, ни голосов. Снаружи доносился лишь шум всё усиливавшегося ветра, раскачивавшего окрестные деревья и волновавшего их густую листву, да отзвуки громыхавшего в отдалении грома. Скорее всего, это была ложная тревога. Вероятно, ему действительно померещилось и никто пока что и не думал идти за ним.

Но это только пока. Эта пауза не могла продлиться чересчур долго. На этот раз шаги лишь почудились ему, но вскоре они раздадутся за дверью на самом деле. Рано или поздно за ним придут, чтобы расправиться с ним тем или иным образом. И тогда ему несдобровать. Тогда – всё, конец…

Взгляд его при этом сам собою обратился на покойного товарища, по-прежнему неотрывно, словно в безмолвном изумлении, глядевшего куда-то ввысь и, наверное, видевшего то, что недоступно взорам живых. И этот пристальный, казалось, прозревавший неведомое взгляд мёртвых глаз пугал Дениса едва ли не так же, как висевшая над ним смертельная угроза. Он улавливал в них и разочарование, и жалобу, и боль, и тихий укор. А потому он поспешил закрыть их.

После чего, разжав холодные, начинавшие коченеть пальцы мертвеца, взял из них нож, которым не так давно полосовала его Лиза, не подозревая, что он же поможет её измученной жертве вырваться на волю. Для этого нужно было лишь разрезать верёвку, опутывавшую ноги Дениса. И он, не медля ни секунды, – он отлично понимал, чем чревато для него малейшее промедление, – принялся за дело. Схватившись за рукоятку обеими руками, которые благодаря восстановленному кровообращению вернули себе некоторую, пусть и совсем скромную, силу, он буквально вгрызся широким блестящим лезвием в толстую прочную верёвку, в несколько обхватов оплетавшую его крепко притиснутые друг к другу лодыжки.

Его упорные, судорожные потуги и отточенное лезвие, с тихим шуршанием рассекавшее одно волокно за другим, сделали своё дело: через пару минут верёвка была разрезана. Денис, тяжело дыша и отирая выступивший на лбу пот, в изнеможении откинулся назад, сразу почувствовав, как много сил отняло у него это последнее яростное усилие. Чтобы прийти в себя и чуть-чуть восстановиться, а заодно чтобы дать время одеревенелым ступням, которых он почти не ощущал, наполниться кровью так же, как только что это было с руками, он некоторое время лежал без движения, полуприкрыв глаза и, как и прежде, чутко улавливая все звуки, долетавшие извне.

Потом, не забывая, как дорога для него каждая секунда, едва ощутив в нижних конечностях уже знакомое покалывание, медленно, не без труда поднялся и, едва передвигая тяжёлые, будто налитые свинцом ноги, пошатываясь и помахивая для удержания равновесия руками, двинулся к двери. На пороге остановился и, опёршись о притолоку, бросил взгляд назад. На крепко врытый в землю пыточный столб, место его мучений, место, где он должен был в нечеловеческих муках умереть. На висевшую на корявом проводке, заросшую пылью и грязью лампочку, озарявшую приглушённым мертвенным полусветом творившиеся здесь жуткие дела. На рассыпанную на утрамбованном земляном полу потемневшую, гнилую, давно утратившую свой первоначальный цвет солому, на которой умирали несчастные истерзанные жертвы, в недобрый час оказавшиеся тут.