Куколка

Денис с мрачной безнадёжностью взглянул на товарища. Но тот продолжал, не отрываясь, смотреть на дверь. С обречённо-отчаянным видом, судорожно сжимая в руке нож, точно готовясь вступить в смертельную схватку, из которой он не вышел бы и не мог выйти победителем.

Приблизившись, шаги стихли. Дверь сарая, тихо скрипнув, слегка приоткрылась…

Денис конвульсивно стиснул зубы и уныло повесил голову. Последняя попытка спастись, в которую он уже почти уверовал, провалилась. Видать, и впрямь сегодня не его день. Или, возможно, он вообще родился под какой-то злой, несчастливой звездой…

– Ты чего застрял там, придурок? – долетел вдруг издалека, вероятно со стороны дома, недовольный Лизин голос. – Я ж сказала тебе: мигом, чтоб одна нога здесь, другая там.

– Да я… – протянул было Валера, но сестра резко оборвала его:

– Бегом назад, скотина! Разговаривать он мне ещё будет, недоумок.

Валера пробурчал что-то и, закрыв приотворённую им дверь сарая, поплёлся восвояси.

Но приятели, видимо ещё не до конца уверовав во внезапное спасение, пришедшее в самый последний миг, когда всё висело на волоске, ещё некоторое время лежали неподвижно, не смея дохнуть, не отводя глаз от двери и прислушиваясь к звукам, порой доносившимся извне. К ворчанию и чавканью пса, очевидно возобновившего свою мерзкую трапезу, участившимся порывам ветра, шелестевшего листвой, время от времени глухо погромыхивавшему вдалеке грому.

– Кажись, пронесло, – решился наконец произнести Денис подрагивавшим полушёпотом. – Я уж думал всё, кранты.

Влад не ответил ему. Пережитое только что волнение, по-видимому, окончательно обессилило его, и он какое-то время не мог вымолвить ни слова. Лишь продолжал бессмысленно пялиться на так и не открывшуюся дверь и беззвучно шевелил сморщенными бесцветными губами. А рука с ножом уже лишь чисто автоматически водила лезвием по стягивавшей запястья Дениса верёвке.

Прошло несколько минут, прежде чем Влад опомнился и, повернувшись к напарнику, с усилием, запинаясь и периодически умолкая, будто забываясь, проговорил:

– К-когда освободишься, н-не… не пытайся бежать… В-всё равно д-далеко не убежишь… слишком слаб, м-много крови потерял… Д-догонят и убьют…

Денис криво усмехнулся.

– А что ж мне делать прикажешь? В гости к ним идти, что ли?

– Да! – неожиданно твёрдо сказал Влад, и в его потухших, замутнённых могильным туманом глазах, наверное, в последний раз вспыхнул, как угасающая свеча, острый стальной огонёк. – П-пойдёшь… и убьёшь их всех… Другого выхода у тебя нет.

Денис, разумеется, не воспринял слова друга всерьёз. Услышав их и взглянув в его чуть расширившиеся, глядевшие в никуда и мерцавшие странным блеском глаза, Денис решил, что приятель уже не понимает, что говорит, и твердит это в предсмертном бреду, высказывая какую-то застрявшую в его умиравшем мозгу заветную мысль, которую он спешил передать товарищу. Ещё больше убедился он в этом, когда Влад, обратив свой отстранённый, нездешний взгляд на него, таким же чужим, едва узнаваемым голосом промолвил:

– Когда я лежал тут в отключке, ко мне пришла она…

– Кто она? – не понял Денис.

– Как это «кто»? Оксана! – невозмутимо, как о чём-то само собой разумеющемся, сказал Влад.

– А-а, – только и произнёс Денис, с невыразимой, хватающей за сердце жалостью взглянув на бредившего приятеля.

Который, вероятно уже ничего не видя и не замечая, кроме витавших перед ним завораживающих смертных видений, бывших для него теперь реальнее всего вокруг, продолжал грезить наяву:

– Она вспомнила обо мне… и пришла… И не упрекнула ни словом за то, что было… Она всё мне простила… и сказала, что отныне мы всегда будем вместе… Пока… пока смерть не разлучит нас… А может быть, и дольше… в вечности… всегда…

Его косневший, заплетавшийся язык выговаривал слова всё невнятнее, речь окончательно запуталась и сбилась, и лишь губы ещё несколько мгновений машинально двигались, словно договаривая невысказанное вслух.

Наступило молчание. Влад, обессиленный напряжением, впал в забытьё, в лёгкую летаргию, которая в его состоянии в любой момент могла перейти в смерть. Денис же, с глубокой печалью поглядывая на него, хмурился и покачивал головой, с ноющей, рвавшей душу тоской прозревая для себя самого подобный конец.

Во дворе завыла собака. Протяжно, заунывно, взахлёб. Как по покойнику. Или, вернее, по покойникам, которых немало было в этой осквернённой мучениями и убийствами, пропитанной кровью, будто проклятой кем-то земле.

У Дениса от этого воя мороз пробежал по коже. Ещё большая тоска и уныние охватили его. Ещё больший страх стиснул замершее, едва, будто нехотя, бившееся сердце.

Влад же, точно разбуженный воем, вскинул голову и, по-прежнему глядя в пространство, в чёрную пустоту, разлившуюся перед его, вероятно, уже незрячим взором, с неописуемой мукой, с надрывом в голосе промолвил:

– Как же глупо я прожил жизнь… Всё гнался за чем-то… боялся упустить… И упустил… – И, чуть помолчав, совсем тихо, еле слышно выдохнул: – Как же страшно умирать… как темно…

Поник головой и смолк.