Кукольник

– Ну! – Адам резко выпрямился, как всегда, готовый завестись с полуоборота (а в последнее время раздражителей у него хватало), и требовательным тоном спросил у жены: – Где, по-твоему, я был?

Тесс перевернулась на другой бок и свернулась калачиком.

– По правде говоря, мне уже все равно. Делай что хочешь…

Адам разразился длиннейшей тирадой о своем ненормированном рабочем дне, жизненно важных линиях снабжения, о своих обязанностях.

Тесс подождала, когда он замолчит, чтобы перевести дух, а затем спокойным тоном произнесла:

– Мой интерес вызван тем, что твой дед попал в больницу…

Она замолкла и, презирая саму себя, улыбнулась в темноте, празднуя моральную победу над мужем, когда Адам, оборвав свой монолог праведного негодования, ахнул и принялся причитать…

После того как Тесс рассказала мужу о том, что случилось с Аркадием, Адам набрал номер больницы и накричал на ночную сиделку, которая попросила его перезвонить утром. Адам лежал в постели рядом с женой, как ему казалось, целую вечность. Разум его работал, словно перегревшийся двигатель. Когда он решил, что Тесс заснула, когда дыхание ее стало глубоким и размеренным, Адам выскользнул из кровати и голым зашлепал вниз по лестнице – в комнату отдыха, а оттуда на кухню.

Он включил свет. Галогеновый мертвенно-белый свет замельтешил цветными пятнами в глазах. Он заморгал, чтобы вернуть ясность зрения, а потом достал из холодильника бутылку водки. Сорвав обертку с горлышка, Адам плеснул напиток в высокий стакан с кубиками льда. Льдинка скользнула в его желудок, но не смогла разбить образовавшийся там тугой комок.

Адам взял стакан и направился в спальню деда – обозревать погром, прежде виденный Тесс. Войдя в комнату, он двигался, словно поезд по рельсам. Все его мысли заполнены были предстоящей ежедневной рутиной: утром он рано спустится к столу, выпьет сладкий черный кофе, будет сидеть, хмурясь над газетой, примет ванну и побреется задолго до того, как проснутся другие.

Этот погром показался ему куда более зловещим признаком болезни, чем любые диагнозы, которые могли назвать врачи. Слово «маразм» было всего лишь идеей, концепцией. Полнейший кавардак, совершенно не вяжущийся с идеальным порядком, столь любимым дедом, вызвал в душе внука нешуточную тревогу.

Однажды, когда Адам еще учился в университете, его дом обворовали. Вечером он ушел напиваться в бар, а вернувшись домой, обнаружил, что задняя дверь выбита. Все внутри было перевернуто. Воры обыскали все, выдвинули и вытряхнули содержимое ящиков, ища ценности. Украдены были компьютер и CD-диски, но больше всего его задел сам погром. Новый компьютер купить легко, а вот неприкосновенность, чистоту своего жилища восстановить было непросто. Погром в спальне Аркадия напомнил Адаму о том чувстве почти физического отвращения, ползучего возмущения, проникшего тогда ему под кожу. Когда дедушка вернется из больницы, он будет неприятно поражен этим хаосом. Адам решил, что надо будет все здесь прибрать.

Присев на корточки, он принялся подбирать разбросанные вещи, когда его внимание кое-что привлекло. Тусклый металлический блеск не был заметен сверху. Полы старомодных европейских пальто Аркадия закрывали вид на заднюю стенку шкафа. Двигаясь вприсядку, Адам отодвинул в сторону пальто. Там скрывались запасы еды. Он потянулся и принялся доставать жестяные консервные баночки с морковью, солеными огурцами, фасолью, большую стеклянную банку вязкого уксуса, заполненную кусочками маринованной селедки… Все это была здоровая, традиционная для русских мигрантов пища, которую Аркадий предпочитал иметь у себя в кладовке.

Адам читал о переживших холокост. Эти люди зачастую деградировали в концлагере. Они прятали еду под кроватью или в других местах, пока их разрушенный разум бродил по руинам разбомбленной Европы.

– Иисусе, – прошептал он. – Бедный дедушка.

Одну за другой он брал консервные банки и ставил их рядом с собой на полу. Добравшись до задней стенки шкафа, Адам отодвинул всякий хлам, который торопливо засунул сюда, когда дед поселился у них. Рука его коснулась старой шкатулки. Хотя Адам давным-давно забыл о ее существовании, в ту секунду, когда кончики пальцев коснулись замысловатой резьбы по твердому дереву, он вспомнил.

Шкатулку подарила ему мама на шестнадцатилетие. Она была старинной, возможно бесценной, но совсем не подходящей подростку. Подарок этот был очень типичным для мамы – дорогим, сделанным со вкусом и совсем не нужным Адаму. Мама любила покупать вещи, поддаваясь минутному порыву. Когда они ей наскучивали, она их дарила.