Кукольный загробный мир

Фиолетовая свеча погасла, и четверть небосвода мгновенно затемнилась. Желтая, Розовая и Голубая потухли следом с небольшим интервалом времени. Ночь приходила, словно спускаясь по четырем ступенькам.

— Ого, как быстро день прошел, — раздался далекий голосок Клэйнис.

— А мне показалось, он наоборот затянулся чего-то, — возразила Таурья, — давно уже зеваю.

Этой ночью, прежде чем приступить к своему непосредственному ремеслу, пересчету обманчивых звезд, Ави долго сидел возле зажженного масляного светильника и записывал длинные строчки на чистых листах бумаги. Иногда он щекотал пером кончик своего носа, но как только приходила ценная мысль, сразу макал перо в склянку с чернилами…

* * *

У кукол очень плохая память, и это давно им известно: ее хватает лишь на события последних нескольких интегралов дней, а что было раньше лежит как в густом тумане. Снов они вообще не запоминают, а долгую смерть удалось забыть, наверное, в течение трех последующих суток. В голове остались только неясные, бессвязные между собой обрывки каких-то происшествий да размытых образов, и еще появились весомые сомнения — было ли все это на самом деле? Даже те картинки из посмертного бытия, которые сохранил их ватный мозг, казались теперь неким инородным наваждением. Они редко и крайне неохотно говорили о прошлом на круглой Земле, так как оно для них стало совершенно чужим. Впрочем, недавно Ханниол подошел к звездочету, чтобы извиниться за свою словесную грубость. Авилекс сделал вид, что успел забыть инцидент, хотя он все прекрасно помнил. Авилекс вообще помнил гораздо больше остальных и даже больше, чем он сам об этом говорил. Являясь архивариусом ценной библиотеки древних свитков, он обладал ключами к сакральным знаниям, о которых другие могли лишь мечтать. Пройдет еще две или три комплексные недели, и такие слова как Дарья Латашина, Кирилл Танилин, Стас Литарский превратятся в бессмысленный набор звуков… Увы.

Подобно Анфионе, смерть тоже умеет рисовать свои образы на тканях неустойчивого сознания. Она является непревзойденной художницей в жанре эксцентричного сюрреализма. И в сем искусстве смерть достойная соперница жизни…

Гемма не понимала, что с ней опять происходит. Радость возвращения друзей катастрофически быстро сменилась неприятным смешанным чувством, зудящим в груди. Астемиду она всячески старалась избегать, а вот к Ханниолу вновь вспыхнула непонятная тяга. Когда его не было рядом, все теряло смысл. Когда же она видела их вместе, то ее чуть ли не выворачивало наизнанку от негодования. Что это такое? — спрашивала она себя: болезнь? нервное расстройство? колдовство, о котором где-то написано в древних свитках? Уже думала либо обратиться к Гимземину за каким-нибудь лекарством, либо к Авилексу за ценным советом. Впрочем, особо не верила ни в того, ни в другого. Алхимик, кстати, снова стал самим собой — ушел в лес, опять поселился в хибаре и превратился в замкнутого, ворчливого, вечно раздраженного внешними обстоятельствами субъекта, каким и был раньше. Спектакль, устроенный смертью, совсем ненадолго сделал его душу добрее.

Гемма подошла к осколку своего зеркала и внимательно посмотрела на черные метелочки-косички, пышными арками висящими над красивыми маленькими ушами. Потом в сотый раз задала один и тот же вопрос, произнеся его вслух:

— Ну что со мной не так? Чем она лучше меня?

Дверь скрипнула и на пороге появилась Винцела, чью вульгарно пеструю, разноцветную голову не спутаешь ни с чем другим на расстоянии хоть в тысячу шагов.

— Приветик! Ты Фалиила не видела? Он обещал нарвать трав для моего гербария.

Какой еще Фалиил? Что за глупые травы? Гостье даже неведомо, какие бури сейчас творятся в ее душе!

— Прости, не интересует меня твой Фалиил, — холодно ответила она, стараясь интонацией не выдать своего раздражения.

— Ну, ладненько! — дверь повторно скрипнула, произведя спасительную изоляцию от внешнего мира.

В этом слащавом «ну, ладненько» почувствовался какой-то бархатный яд для ушей. Гемма мотнула головой и подумала: что теперь, сидеть всю оставшуюся жизнь взаперти да перевариваться в собственных кошмарах? Ну уж нет! Она вышла наружу, где светлое, не запятнанное тоской небо посылало свое лучистое благословение всему вокруг. Счастливое мгновение тотчас улетучилось, как только она увидела Ханниола — тот стоял возле мраморной экспоненты, наблюдая за ходом ленивого времени. Сейчас она снова к нему подойдет, сейчас он снова недовольно наморщится, сейчас… все шло как по заколдованному кругу, и Гемма ничего не могла с этим поделать.

— Здравствуй, Хан.

Он обернулся, на самом деле поморщившись. Как предсказуемо.

— Извини…

— Ты опять скажешь, что чем-то занят? Ты ведь совершенно свободен. Почему ты меня сторонишься? Я что-то не так сделала?

Его рыжая голова-вспышка, казалось, еще ярче засветилась от пламени недосягаемых свечей:

— Да потому что… — он сжал кулаки и потряс ими в воздухе, точно схватил за шкирку невидимого врага. — Потому что я знаю истинную причину происходящего!