Кукуруза

Во всем отделении был лишь один человек, который, на каком-то интуитивном уровне, всегда понимал меня. Это был наш фельдшер, которого все называли дядя Маис. Вслух я его часто называл Mon Ami, а про себя именовал просто Кукурузой. Когда я услышал впервые его речь то, я подумал, что он меня дразнит. Благодаря усилиям логопедов я лишь слегка картавлю. Уж во всяком случае контрольное слово “кукуруза», в отличие от дяди Маиса, я могу вполне сносно произнести.

Да, забыл отметить, что дядя Маис был рыжим. Дома мне не раз говорили, что число рыжих в мире катастрофически уменьшается. Доминантные гены шатенов и брюнетов уничтожают рецессивные гены рыжих. И ничего тут поделать нельзя. Мама с гордостью любила повторять, что в молодости рыжим был ее отец и все её двоюродные братья. А вот уже в следующем поколении у нас не было ни одного рыжего. Но ведь рыжие тоже рано или поздно седеют, а вот дядя Маис упорно не желал седеть. Копна его волос по цвету напоминала мне рыжую метелку вокруг початка кукурузы.

Меня удивляло другое. Даже самые крутые и уверенные в себе врачи перед вынесением какого-то важного медицинского вердикта всегда перебрасывались парой-тройкой слов с Кукурузой. Неужели они советовались с ним? Мало-помалу из каких-то обрывков разговоров я понял, что дядя Маис, что называется, не настоящий парамедик, а просто-напросто недоучившийся студент-медик. Правда, четыре курса он все-таки одолел. О причинах того, почему он так и не смог получить диплом, иногда шушукались наши медсёстры, намекая на то, что в прошлом у него была та большая любовь, которая оставила его без диплома и навсегда обеспечила существование в его сердце небольшого кусочка выжженной пустыни.

У меня все эти разговоры вызывали просто зевоту. После того, как я в шестом классе без памяти влюбился, я понял, что больше никогда в жизни не буду таким придурком. Словом, я не верил в то, что существует та самая великая и могучая сила любви, которая овладевает человеком целиком и полностью.

Но, как известно, и на старуху бывает проруха. Нашлась она и на меня. В один прекрасный, а может и не совсем прекрасный, вечер к нам в отделение привезли очень тяжелую больную. Всего того, чего она наглоталась, запросто хватило бы на то, чтобы отправить на тот свет не одну дюжину таких хрупких красавиц. Как назло, дежурившая в тот день бригада была неважнецкая. Реаниматолог, которого мы вообще с трудом оторвали от койки, по-моему, до самого утра так толком и не понял, что же происходило под его «чутким» руководством. Всю работу за него проделали мы с дядей Маисом.

Этой ночью мне не раз хотелось поблагодарить Всевышнего за то, что он создал Всемирную организацию здравоохранения с её чёткими протоколами на все случаи жизни, с её рекомендациями и инструкциями, интернет, ну ещё, парочку – тройку структур в добавление к множеству эффективных лекарств, предназначенных для откачивания тех, кто уже присмотрел себе тёплое местечко в раю. Именно благодаря всему этому, мы с Маисом смогли откачать нашу пациентку. После всех наших манипуляций было ясно, что желудок мы ей основательно промыли, систему со всем необходимым поставили, а дальше уже всё было в руках провидения – суждено ей жить – так выживет. Ну а нет – так нет.

От неё пахло потом, рвотой, лекарствами. Но всё это не могло заглушить её собственного запаха. Это был именно тот запах женщины, по которому каждый самец определяет ту единственную, что предназначена ему судьбой. Найдя её, он не будет всю оставшуюся жизнь смотреть ни налево, ни направо. А будет верным рабом той самой, жизнь без которой невозможна, в принципе. Как это ни смешно и ни печально, но то, что это была моя женщина, я понял сразу. С той самой минуты, как она появилась в больнице.

И ещё от неё пахло смертью. Я явно ощущал это. В детстве я как-то тяжело болел, и эта госпожа смерть пару месяцев ночевала у меня в палате. Больница, она и есть больница. Конечно же, она каждую ночь кого-то забирала с собой. Без добычи не оставалась. Меня забрать не смогла. Мать не дала. Потом, спустя годы, она как-то, в минуты несвойственного ей откровения, рассказывала, что, когда человеку плохо, очень важно, чтобы кто-то был рядом. Держал его за руку и всё время говорил. Неважно что говорил. Лишь бы в голосе была уверенность в том, что всё будет хорошо. Именно такая непоколебимая вера в то, что будет хорошо, которая внушает больному веру в то, что надо вернуться. Остаться здесь, с нами, а не уходить в обнимку со своей болью.