Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы

Недели стремительно летели. Мне выдали патенты. Я неплохо уяснил теорию загоризонтной радиосвязи. Жизнь была просто замечательной. Мы горячо обсуждали будущее: назовем ли малыша Дональдом или же Александрией. Как скоро начнут приходить авторские отчисления, чтобы мы могли выкупить Бэгфорд-Хаус. Будет ли забавно услышать в первый раз «Леди Латтери» — и прочее в том же духе…

А затем настал тот декабрьский день, когда я вернулся с обсуждения модификации моего изделия с производителем в Лондоне и понял, что ее больше нет…

Ни записки, ни прощального слова. Только открытая входная дверь и перевернутый стул в гостиной…

Тавия, дорогая моя…

Я начал писать письмо, так как все еще испытывал чувство неловкости за то, что не являлся автором своих изобретений, и поэтому хотел бы кое-что прояснить. Теперь, когда все подошло к концу, я понял, что «прояснить» едва ли является подходящим словом. Следует сказать, что я предвижу, сколько неприятностей возникнет, если я расскажу, как все было на самом деле, и, обосновав все, откажусь от рыцарства, поэтому, думаю, что мне все же следует промолчать и принять титул, когда мне его предложат. В конце концов, учитывая некоторые «вдохновленные» изобретения, которые приходят на ум, волей-неволей начинаешь задумываться, не происходило ли с другими того же, что произошло со мной.

Я никогда до конца не понимал всей тончайшей взаимосвязи действий и противодействий в этом вопросе, но точно знаю, что с моей стороны важно сделать одно дело: не столько для того, чтобы избежать появления мощного хроноклазма, но из-за страха, что если я ничего не сделаю, то никогда не произойдут все эти удивительные события. Поэтому я должен написать письмо.

Сначала подпишу конверт:

Моей праправнучатой племяннице,

мисс Октавии Латтери.

(Открыть лично в день ее 21-летия. 6 июня 2136 г.)

Затем — само письмо. Поставить дату. Подчеркнуть дату.

Моя любимая, далекая, милая Тавия!

Моя дорогая…

Прореха во времени

На дальней, укрытой с дороги половине дома солнце грело особенно сильно. Сидевшая почти у самого широко открытого французского окна миссис Долдерсон отодвинула свой стул на несколько дюймов, так чтобы ее голова оказалась в тени, а тело могло бы наслаждаться приятным теплом. Затем она откинула голову на подушку и выглянула наружу.

Открывшаяся перед ней картина казалась миссис Долдерсон вечной и неизменной.

На ухоженной лужайке стоял кедр — точно так же, как он стоял всегда. Его плоские, горизонтально вытянутые ветви сейчас стали немного длиннее, чем были в ее детстве, но это почти незаметно; дерево и тогда казалось огромным, таким же оно видится и сейчас.

Живая изгородь за кедром выглядела неизменно аккуратной и хорошо подстриженной. По бокам калитки, выходившей в рощу, как и прежде, сидели две выстриженные из кустарника птицы неизвестной породы — Коки и Олли; удивительно, что они все еще здесь, хотя «перья» на хвосте Олли с возрастом так разрослись, что сучки торчат во все стороны.

Левая клумба, та, что вблизи изгороди, так же горит разноцветьем, как и раньше… Ну, может, цветы чуть поярче; миссис Долдерсон казалось, что расцветка цветов теперь стала более грубоватой и резкой, чем прежде, но цветы все равно восхитительны. Роща за живой изгородью изменилась немножко сильнее — молодой поросли стало больше, многие старые деревья погибли. В просветах древесных крон можно было увидеть кусочки красноватой крыши там, где в былые дни никакими соседями и не пахло. Но если отвлечься от этого, все выглядело так, будто между прошлым и настоящим не пролегла целая жизнь.

Стояло дремотное послеполуденное время, когда птицы отдыхают, деловито жужжат пчелы, лениво шепчутся листья, а с теннисного корта, что за углом дома, доносится постукивание мяча да изредка звук голоса, объявляющего счет. Такие солнечные деньки встречались в любом из пятидесяти или шестидесяти прошлых лет.

Миссис Долдерсон улыбнулась этим дням — она их обожала; обожала, когда была девочкой, и еще больше сейчас.

В этом доме она родилась, в нем выросла, из него вышла замуж, потом снова вернулась сюда, когда умер отец; здесь родила двух детей и в нем же состарилась. Спустя несколько лет после Второй мировой войны она чуть было не потеряла этот дом… Однако чуть-чуть не считается. Ведь она все еще здесь…