Кукушка

– Томас – хороший мальчик, – сказал Золтан, – он всё понял… до всего додумался. Его хорошо учили… может, не тому, но хорошо. Эвкатастрофа, дитя, – это всесожжение. Преображение и восхождение через боль. Жуга… он сам приносит себя в жертву, чтобы переродиться… стать другим. Ты знаешь, что он теряет память?

– Память? Пресвятая Богородица, нет. А почему?

– Долго рассказывать. У меня нет… времени. Вы трое, ты, Фриц и Томас, – три мышонка. Вы колдуете втроём. Но ты главнее их. Ты женщина, ты развиваешь… и преображаешь. У тебя редчайший дар: ты можешь править прошлым и грядущим… но ты не обладаешь Силой. Жуга это знал. Когда его сожгут, вся его Сила обретёт свободу.

– А он?

– Он тоже… обретёт свободу от неё… но Сила будет бесконтрольной. Хаос. Мор, война, стихия, голод обрушатся на землю… на страну. Кто-то должен взять её, принять. И эта «кто-то» – ты, Кукушка… потому что остальные сделают не то. Придумают ещё одну религию, сделают из Жуги… ещё одного нового бога. Андерсон, Ян про́клятый, он идёт за ним по пятам. Опереди его. Ты можешь, значит, должна. Просто чтобы исправить этот мир… сделать другим. – Золтан умолк и сглотнул перекошенным ртом. – Я не знаю, – закончил он. – Ну хоть что-нибудь исправить в этом мире.

– Что?

– Не знаю. Прекратить войну. Подрезать крылья инквизиции. Ещё что-нибудь. Быть может, даже воскресить кого-то, если это случилось недавно. Мир на несколько мгновений будет в твоей власти… ты успеешь подложить яйцо ему в гнездо… и он станет таким, каким ты его хочешь видеть. Ты должна быть там, когда начнётся autodafe. Вы трое… все должны быть там.

Ялка молчала. Золтан тоже молчал, переводил дыхание. Эта речь его вымотала, он вдыхал один раз, выдыхал как два. Девушка дала ему глотнуть из кружки и вытерла передником струйку вина, стекающую с израненных губ.

– Спасибо, – выдохнул тот. – Какое хорошее вино… как молоко любимой женщины… Не трать его… на меня.

– Я ведь не люблю травника, – грустно сказала Ялка. – Как же я могу его спасти?

– Ты… любишь. Ты сама ещё не знаешь… но ты любишь. Весь твой путь к нему – это дорога твоей любви. Может, это даже хорошо, что в тебе нет страсти, ревности, истерики… Жизнь коротка, страсть быстротечна, страсть – это не любовь. Томленье плоти – это тоже не любовь. Будь ты такой, для тебя весь свет на нём клином сошёлся бы… ты бы сделала из него своего бога. Не такого, как Иисус… но тоже сильного.

Ялка стиснула пальцы.

– При чём тут Иисус?! – вопросила она. – Разве у него была такая женщина?

– Никто не знает… но, наверное, была. И ты сделала бы то же самое. Освободи его. Я не знаю, плох он будет как бог или хорош… только мы с теми, что есть, не можем разобраться.

Девушка в бессилии заломила руки. Золтан терпеливо ждал.

– Но я же ношу ребёнка! – воскликнула она. – Чужого ребёнка! Он не простит мне этого!

По щекам её текли слёзы.

Золтан снова улыбнулся и протянул руку. Сдвинул на девушке платок и ласково, как-то по-отечески погладил её по коротким, упругим, только начинающим отрастать волосам. Ялка не подалась в сторону, сидела тихо, как заворожённая.

– Порой ты и правда жуткая дурочка, – тихо выговорил Хагг. – Будь с ним, девочка, когда наступит время перехода… и не забудь про меня.

– Что?

– Я умираю, девочка. – Хагг усмехнулся, уронил руку и тут же весь осунулся, обмяк, словно это движение вытянуло из него последние силы. – Мы все воскреснем, я надеюсь… когда-нибудь. Жуга уже не может пользоваться Силой. Эта плотина полна дыр, у него не хватит пальцев. Ещё немного – и он замёрзнет, как тот мальчик в Спаарндаме… и тогда всё рухнет, всё… поэтому он так спешил. Мы умираем… все умираем. Будешь в Лиссе, загляни в корчму «Пляшущий Лис» в квартале кожевников. Расскажи хозяйке… как всё было. Её зовут Марта, она моя жена. И помолись за меня Аллаху или ещё кому-нибудь… если сможешь.

Ялка не нашлась, что ответить. Глаза у Золтана уже остекленели.

– Как вас зовут по-настоящему? – спросила она.

– Я Элидор, – произнёс тот, после чего глаза его закрылись и он умолк навсегда.

Ялка накрыла его лицо одеялом и сидела рядом, пока двое санитаров, делающие обход, не остановились подле них.

– Глянь, Макс, ещё один прижмурился. Ну и денёк! Эй, девка, как тебя… давно твой приятель откинулся?

– Нет… только что…

Парень присел и отбросил одеяло.

– Фью-тю! – присвистнул он. – Слушай, а я знал его! Видел в бою. Дрался как лев! Давно не видал, чтобы так орудовали двуручником. Швейцарец, не иначе.

– Энто потому, что более нет двуручников, – почёсывая брюхо, сказал второй. – Я тоже его знаю. Вроде как он палачом был.

– Палачом? Наверное, это он под старость ушёл на покой. Да… Старая школа! Эй, подруга! Э-эй! – Он снова помахал Ялке рукой. – Сколько ему было? Сорок? Пятьдесят? Больше?

– Не знаю, – ответила та. Мысли её были далеко.

– Крепкий был дядька, дай бог в его годы остаться таким же. Ну ладно. Макс! Берись за руки, отнесём его к остальным. Завтра поутру святой отец отпоёт всех разом, тогда и закопаем.

– А чего это я опять за руки?

– Не ворчи! Повоюй с моё, потом командуй… командир нашёлся… Раз-два, взяли!