Кукушкины дети

Жили на особицу. Дружбу ни с кем не водили, а потому слыли в округе гордецами. Ирина выучилась и стала заведующей клубом в родном колхозе. Георгий же, гонимый душевным неспокойствием и задетым самолюбием, вскорости уехал из родного дома и, не находя своего места, гонялся по белу свету. Связи с ним практически не было. Он регулярно присылал открытки с поздравлениями, из которых было ясно, что он все знает про жизнь родных. Ясно было и то, что он о них думает и помнит. Они же ему не могли дать никакой весточки о себе. Мать тяжело переживала разлуку с любимым сыном. Сначала пеняла Богу за то, что так несправедливо обошелся с ее чадом, а потом, совсем обозлившись, переключалась на власти и государство. Проклиная их денно и нощно. Она все реже улыбалась и все чаще пела грустные песни. С некоторых пор кроме русских она стала петь и грузинские песни на грузинском языке, чем немало удивила не только односельчан, но и мужа с дочерью. Они не знали, что в детстве она со своей матерью говорила по-грузински и знала песни на родном языке предков. С тех пор, как умерла мать, она не сказала ни одного слова по-грузински, а вот теперь запела. Может быть, она не хотела, чтобы люди понимали, о чем она поет, а, может быть, просто проснулся зов крови. Люди, проходившие мимо хутора или находящиеся неподалеку в лесу, заворожено слушали эти песни. Они были похожи то на звуки скрипки, то на чтение молитвы, то на вой волчицы, потерявшей своего волчонка. Ирина пыталась угомонить мать. Говорила, что ничего плохого с ним не случилось, что побегает да и вернется жив и здоров. Мать тихо качала головой и утверждала, что видит, как зло кружит над ее сыном. Говорила, что надо за него молиться. Просила и дочь тоже молиться за брата.

Георгий, не имея никаких конкретных планов на жизнь, поначалу уехал из дома, чтобы просто не видеть любопытных глаз односельчан. Тем более, что и делать в селе ему было нечего. Работать трактористом или пастухом он не собирался, а на лучшие места его никто не ждал. Он понимал, что прежние, дотюремные планы на жизнь уже не осуществимы. Его старая мечта о военном училище и профессии офицера была перечеркнута, а, вернее, перерезана тем самым ножом, который вывалился у него из сапога. Да и любое другое высшее образование было несовместимо с его судимостью. Оставалось в город на завод. Так он и сделал.

Устроился в литейку. Получил место в общежитии. Привыкание на новом месте проходило тяжело. Живший на хуторе в царстве живой природы, он никак не мог привыкнуть к городу с его серыми убогими домами и толпой безликих людей, спешащих по своим делам. В общежитии было еще хуже. Комфорта и уюта не было и в помине. Зато были рядом люди, не очень ему понятные и совсем уж неприятные. Необходимость терпеть рядом с собой чужих людей угнетала его больше всего. Зато радовала зарплата. За тяжелый труд в литейке платили хорошо. На работе его ценили. Выписывали премии. Научившись в тюрьме многое терпеть и обходиться малым, он почти не тратил денег, и вскоре у него скопилась приличная сумма денег. Наличие денег давало надежду на возможность изменить жизнь.

Зная историю своей семьи и понимая, что он по происхождению почти князь, в тайне всегда желал побывать на родине своей бабушки и, быть может, найти кого-то из родственников. Уезжая из дома, он забрал бумажку, на которой ее рукой были выведены имена и адреса ее родни. Бумажка хранилась у него в надежном месте, хотя, по сути дела, она уже была не нужна. Он знал наизусть все, что там было написано. Его терпения хватило надолго. К середине второго года пребывания на заводе он решил, что больше оставаться здесь не может и что сумма денег уже достаточная для поездки. Он не стал заезжать домой, боясь, что родители смогут его задержать или как-то изменить его планы. Грузия представлялась ему, чуть ли, не землей обетованной, и встречу с ней он не желал откладывать ни на один день.

На родине предков, куда он добрался быстро и легко, его ждало очередное большое разочарование. Объехав все адреса из записки, он найти никого не сумел. Малая часть из родственников еще в те далекие года уехала за границу. Остальных же настигла та же участь, что и семью его бабушки. Кто-то был убит, кто-то выслан. Находились люди, которые что-то помнили и знали, но родней никто не назвался. Оставалась одна надежда, что какая-нибудь из ветвей генеалогического дерева жива за границей, и, может быть, когда-нибудь он найдет родню там. Он совершенно растерялся, не зная, что ему теперь делать. Еще одна надежда лопнула, как пузырь, и еще одна мечта оказалась неосуществимой. Жизнь никак не хотела складываться по его желанию. Прежде чем возвращаться домой, он решил задержаться, чтобы побывать на море. Оно же было совсем рядом. Приехав на побережье, он остановился в большом поселке. Снял комнату и целыми днями торчал на пляже. Был конец сезона.