Читаем Кукушонок, принц с нашего двора полностью

— Даже слепой прочирикает, что вы, сударыня, если говорить прямо, без хвоста! Не знаю, как принято у ящериц, а бесхвостые воробьи сидят дома, чтобы не оскорблять общественной нравственности.

Ящерица обиженно всхлипывает.

— Следующий! — вызывает Дятел.

Когда Соловей появляется в приёмной, Дятел, густо покраснев, так что на мгновение весь становится таким же красным, как его собственная манишка, запинаясь, говорит:

— Я — меломан и, разумеется, не пропускаю ни одного вашего концерта. Для меня огромная честь… Чем, однако, могу быть полезен?

— Я потерял дар божественной кантилены. Я не могу совладать с простейшей колоратурной партией. Я срываюсь на верхах и хриплю, когда пытаюсь взять нижнее «до». Разрешите, я спою, и вы сами убедитесь в моём бедственном положении.

— Ломака! — громко чирикает Воробей. — Просто ему хочется лишний раз похвастаться своим хвалёным кваканьем. «Тщеславие! Вот чем вы больны!» — прямо сказал бы я на месте Доктора этой серой пернатой лягушке.

А Соловей начинает петь.

Песня его звенит на самых высоких нотах. Кажется, что уже начался рассвет и из черноты ночи выступают вершины необыкновенных деревьев, снежные горы, сказочные башни.

Он щёлкает, и кажется, будто со звоном раскрываются почки всех цветов на свете — от самых крошечных, как северная незабудка, и до таких огромных, как африканская Виктория Регия.

— Божественно! — растроганно бормочет Дятел, когда пение смолкает.

— Мне показалось, — шепчет Ящерица, — что я стала самой прекрасной ящерицей в лесу и что…

— Смею заверить, вам это только показалось! — перебивает грубиян Воробей.

— Нет, нет!.. Не разуверяйте меня, милый доктор, — мелодично стонет Соловей. — Я потерял дар кантилены. Спасите меня, если это в ваших силах!

— Хм, хм… — говорит Дятел. — Попробуйте три дня принимать на рассвете половину Индийского червяка и запивать тремя каплями росы с берёзового листа.

Соловей выпархивает из дупла.

И в этот самый момент появляется Курица, Которая Несёт Золотые Яйца.

— Пропустите меня без очереди! — кудахчет она, задыхаясь от волнения и усталости. — Если я опоздаю хоть на минуту, Одноглазый Карлик зажарит меня и съест…

— Мама учила быть великодушной, — говорит Ящерица, отползая в сторону.

— Да, разумеется, раз вам грозит смерть… — соглашается Поползень.

— Если пропускать вне очереди всех, кому грозит смерть, то прежде всего следовало бы вспомнить жучков и личинок, которых вы, господин Поползень, слопаете, как только Дятел вытащит вам занозу из лапы, — сердито чирикает Воробей, однако тоже уступает Курице дорогу.

Курица неловко поднимается по ветке к входу в дупло и спрыгивает вниз.

— Всё-таки я пришла снова, Доктор, — слышится её задыхающееся, прерываемое рыданиями кудахтанье… — Может быть, всё-таки есть такое лекарство, чтобы всё стало как прежде. Раньше я была обыкновенной курицей и несла самые обыкновенные яйца с прозрачной скорлупой.

И была счастлива, потому что из этих яиц выходили прекрасные, умные и храбрые цыплята.

Дятел рассеянно слушает кудахтанье несчастной Курицы и тем временем выстукивает её. Своим твёрдым клювом он может пробить кору дерева, но сейчас касается им груди пациентки осторожно и мягко.

— Дышите! — время от времени просит он. — Задержите дыхание!..

— Яйца сжирал Одноглазый Карлик, — чирикает Воробей. — Моя загородная резиденция — у мусорного ящика Замка, и в своё время я видел горы этих скорлупок. А из цыплят, которым позволяли появляться на свет, Карлику варили бульон.

Дятел выстукивает Курицу, иногда покачивая своей мудрой головой с хохолком.

Вот он ударил клювом и услышал как бы удар колокола — металлический звон наливающегося, почти созревшего золотого яйца.

— Необыкновенно умные и храбрые цыплята, — задыхаясь от горя и слёз, скороговоркой кудахчет Курица. — Один из них даже открыл около Замка Задний Двор. И этот Двор нанесён на все куриные географические карты. Вы можете проверить, господин Дятел. И я хочу только одного: чтобы у меня снова рождались настоящие живые цыплята.

Дятел покачивает головой:

— Я ничем не могу вам помочь. Вы же сами согласились стать Курицей, Которая Несёт Золотые Яйца, когда вам предложили служить при дворе Одноглазого Карлика и дали ливрею из павлиньих перьев. Теперь уж ничем не поможешь.

…Гром прокатывается за опушкой леса и приближается, приближается…

Нет, это не гроза гремит, а колёса кареты Одноглазого Карлика.

— Тпру! — кричит Карлик, и карета останавливается на опушке леса.

— Так вот ты где, негодница! — кричит Карлик, вытаскивая из дупла Курицу, которая от страха роняет на дорогу тяжёлое золотое яйцо.

— Так и знай! В следующий раз сверну тебе шею! — Карлик швыряет Курицу в карету.

Он наклоняется и с трудом отрывает от земли золотое яйцо.

Рессоры кареты прогибаются под тяжестью яйца.

— Н-но! — кричит Карлик, размахивая кнутом.

Курица прижалась в уголке кареты.

Кони натягивают постромки и выносят карету из лесу на дорогу.

Впереди виден Замок с золотой крышей, башни с золотыми шпилями.

Божья Коровка, проснувшись от грохота колёс, вспархивает с листа лопуха и летит вверх, в небо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

На пути
На пути

«Католичество остается осью западной истории… — писал Н. Бердяев. — Оно вынесло все испытания: и Возрождение, и Реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции… Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Приблизиться к этой тайне попытался французский писатель Ж. К. Гюисманс (1848–1907) во второй части своей знаменитой трилогии — романе «На пути» (1895). Книга, ставшая своеобразной эстетической апологией католицизма, относится к «религиозному» периоду в творчестве автора и является до известной степени произведением автобиографическим — впрочем, как и первая ее часть (роман «Без дна» — Энигма, 2006). В романе нашли отражение духовные искания писателя, разочаровавшегося в профанном оккультизме конца XIX в. и мучительно пытающегося обрести себя на стезе канонического католицизма. Однако и на этом, казалось бы, бесконечно далеком от прежнего, «сатанинского», пути воцерковления отчаявшийся герой убеждается, сколь глубока пропасть, разделяющая аскетическое, устремленное к небесам средневековое христианство и приспособившуюся к мирскому позитивизму и рационализму современную Римско-католическую Церковь с ее меркантильным, предавшим апостольские заветы клиром.Художественная ткань романа весьма сложна: тут и экскурсы в историю монашеских орденов с их уставами и сложными иерархическими отношениями, и многочисленные скрытые и явные цитаты из трудов Отцов Церкви и средневековых хронистов, и размышления о католической литургике и религиозном символизме, и скрупулезный анализ церковной музыки, живописи и архитектуры. Представленная в романе широкая панорама христианской мистики и различных, часто противоречивых религиозных течений потребовала обстоятельной вступительной статьи и детальных комментариев, при составлении которых редакция решила не ограничиваться сухими лапидарными сведениями о тех или иных исторических лицах, а отдать предпочтение миниатюрным, подчас почти художественным агиографическим статьям. В приложении представлены фрагменты из работ св. Хуана де ла Крус, подчеркивающими мистический акцент романа.«"На пути" — самая интересная книга Гюисманса… — отмечал Н. Бердяев. — Никто еще не проникал так в литургические красоты католичества, не истолковывал так готики. Одно это делает Гюисманса большим писателем».

Антон Павлович Чехов , Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк , Жорис-Карл Гюисманс

Сказки народов мира / Проза / Классическая проза / Русская классическая проза