Культ солнца у древних славян

Еще одним богом, связанным с дневным светилом в греческой мифологии, был Аполлон. Следует сразу сказать, что само происхождение этого образа, равно как и этимология имени этого божества, носит дискуссионный характер и окончательной ясности по этим вопросам нет и по сей день. Что касается имени Аполлона, то различные ученые пытались вывести его и из дорийского названия собрания (απέλλα), и из бога Апулунаса, упоминаемого в договоре царя Вилусы (Илиона) Алаксандуса с правителем хеттов Муватталом около 1300 г. до н. э., и из вавил. abullu — «ворота», и т. п. В целом же большинство ученых полагают, что имя Аполлона негреческое, что, по мнению А. Ф. Лосева, «свидетельствует о неиндоевропейском происхождении образа». В противовес ему западный исследователь В. Буркерт исходит из мысли из центрального места дорийского компонента культа Аполлона, отмечая, правда, в качестве двух других составляющих его культа крито-микенский и сиро-хеттский элементы. Тем не менее тот факт, что в «Илиаде» Аполлон выступает на стороне троянцев как враждебное грекам божество, свидетельствует скорее в пользу негреческого происхождения данного образа. О чужеродности этого божества в олимпийской мифологии говорит и само начало первого гомеровского гимна, отмечающего страх и трепет греческих богов при одном только появлении Аполлона на Олимпе. В образе Аполлона сочетаются множество подчас противоречащих друг другу функций — губительные и целительные, светлые и темные. В свете нашего исследования нас в первую очередь интересует связь этого бога с дневным светилом. Насколько позволяют судить имеющиеся факты, связь Аполлона с солнцем явно не была исконной, хоть уже на ранних стадиях его культа постепенно намечается тенденция к их сближению. Так, Аполлон уже у Гомера именуется Фебом, т. е. «светлым, ясным» (однако данный эпитет, по мнению специалистов, указывал в первую очередь не на связь с солнцем, а на чистоту, блеск, прорицание), а во втором гомеровском гимне наблюдается определенный параллелизм в деятельности обеих богов: Аполлон своими стрелами убивает дракона, а «Гелиос в гниль превратил его силой своею святою»^{343}. Рисуя модель идеального государства, Платон предлагал, чтобы после поворота солнца от лета к зиме все его граждане ежегодно собирались на священном участке, посвященном Гелиосу и Аполлону, и там перед лицом бога избирали из своего числа на должность евфинов трех самых лучших своих граждан, которые на время исполнения своих обязанностей должны были бы жить на этом священном участке. После их избрания надлежало торжественно провозгласить: «Государству магнетов снова, с божьей помощью, удалось спастись: оно представило Гелиосу из своей среды троих наилучших мужей. Их оно, согласно древнему закону, и посвящает как лучшую свою часть Аполлону и Гелиосу на все то время, пока не истечет срок их избрания»^{344}. То, что двум этим богам Платон предлагал совместно посвящать как земельный участок, так и трех наилучших мужей, говорит о том, что в философской среде процесс сближения, ведущий к полному отождествлению Аполлона с богом дневного светила, шел достаточно интенсивно. Тенденция к этому отождествлению, правда, согласно более позднему источнику, существовала и у орфиков. Тем не менее, как отмечает О. В. Кулишова, отождествление Аполлона с Гелиосом происходит достаточно поздно, лишь в V в. до н. э., и один из наиболее ранних примеров этого мы видим в трагедии Еврипида «Фаэтон»^{345}. Стоит отметить, что сам Еврипид считался «философом на сцене», изучал и лично общался со многими выдающимися философами своего времени, и интересующее нас отождествление является скорее плодом развития ученой мысли, а не народного мифотворчества. А. Ф. Лосев точно так же отмечает позднейшее объединение двух этих богов: «В позднее время Аполлон отождествляется с солнцем во всей полноте его целительных и губительных функций»^{346}. Следует отметить, что чем дальше, тем больше греческая мысль выдвигала дневное светило в качестве главенствующего и руководящего принципа мироздания. Так, например, уже у Платона Сократ, рассуждая о том, что такое право, высказывает, правда, не от своего лица, а ссылаясь на услышанное от кого-то, следующее мнение: «Так, например, один говорит, что право — это Солнце, ведь оно одно, проходя сквозь вещи и спаляя их, управляет всем сущим»^{347}. Здесь мы видим соединение идущего еще со времен индоевропейской общности представления о связи солнца с правдой, а через нее и с правом, с новыми философскими идеями. Венцом этого развития греческой мысли является обращенный к солнцу знаменитый гимн Прокла, одного из последних языческих философов, жившего уже в эпоху торжествующего христианства (410/412—485 гг. н. э.). В нем он именует дневное светило наилучшим из богов, властелином мысленного огня, царем-светодатцем, владетелем ключа от затвора животворящей криницы и тем, «кто гармонию свыше льет на миры матерьяльные вниз богатейшим потоком», а эта всеисцеляющая гармония наполняет космос. Солнце имеет для Прокла не только космическое измерение (трон его в центре всего мирозданья, а его круг светоносный — самое сердце вселенной), по и психическое, поскольку из этого сердца вселенной его промысел, пробуждая умы, наполняет пространство. В связи с этим философ просит дневное светило очистить его от всех заблуждений и далее молит: