Культя

Беседка с ее роковым кольцом из полицейской ленты остается позади. До того яркая ета лента, как же ето называется? Когда важная с эволюционной точки зрения информация передается цветом? Есть ведь специальное слово для етого. Поэтому люди и обзавелись цветным зрением, чтобы отличать спелые фрукты от неспелых, ядовитые грибы и ягоды от хороших. Как полицейская лента: ее цвет словно напоминает об опасности. Будто говорит: не подходите близко. Как те гусеницы ярких расцветок, которых птицы не едят. Есть слово, точно. Только я его не припом…

А в слове «гангрена» нет расцветки. Гангрена - ЧЕРНАЯ. Как уголь как донный ил как жестокость как ебана могила

эта сумка с покупками уже тяжелая, сволочь. Ручки вытянулись в тонкие нити, врезаются в ладонь, и я уже вижу, как они лопаются и все мои покупки сыплются на землю, и если ето случится, то, пожалуй, ето будет последняя капля. Достаточно, чтобы отправить меня в ближайший паб. Я чё хочу сказать, вот рвешь жопу, не пьешь неделями, даже, может, месяцами, напрягаешь всю силу воли до последней капли, чтоб отказать себе в насущном, и вот те награда: лопнувшая ручка, порванный шнурок на ботинке, или вдруг приходит охрененно большой счет. И тогда ты думаешь: «Сволочи. Вот так вы меня благодарите за все мои труды, бля. Нарочно делаете пакеты и шнурки на соплях, чтоб мы их покупали чаще, плевать, что нас ето приводит в отчаяние, замешательство, оттого что все наши старания идут прахом, вы, по сути, посылаете нас обратно в пабы, ето вы нас посылаете, и вот мы уже дрыхнем на свалке, и ето все вы виноваты, вы, безличные сволочи в конторах, глядите, что мы из-за вас наделали». Нам не выиграть. Думаешь, что освоился наконец, кой-как привел свою жизнь в порядок, и тут этот блядский мир тебе еще чего-нибудь подкидывает. Блядский сволочной мир. Блядский безумный

Ручки пока держатся, плечо болит от тяжести пакета, я прибавляю шагу, иду к кафешке, и холодный ветер метет брызги волн мне в лицо, от етого моя культя начинает пульсировать, на скамейках у будки, где продают гамбургеры, уже сидит парочка алкашей-крикунов, изрыгающих чепуху, один - в жутко грязной ярко-оранжевой куртке. Я одно время думал, кричать всякий бред - единственно возможный ответ на вопросы, которые жизнь тебе подкидывает, но теперь знаю, что это чепуха. Пораженческая чепуха. Я чё хочу сказать, я вот завязал, дал своим мозгам возможность восстановиться, я читал книги, я глядел на небо и на тех, кто в нем живет, и теперь я знаю, до чего такой ответ неверен. Все сущее издает звуки, и ети звуки важны, и только мы, кажется, придаем своей одержимости такое значение, что нам непременно надо ее выкрикнуть в лицо окружающим, совершенно безо всякой связи с чем бы то ни было. Может, ето - отчаянная и жалкая попытка установить хоть какую-то связь, но добиваешься только того, что от тебя отшатываются, а ведь и на клеточном уровне, и в обществе, и на всех промежуточных уровнях тоже, где нет связей - там нет жизни. Где нет связей, там нет жизни, бля. Там только мы и наша одержимость, потому как мы слишком слабы, чтоб признать существование других.

Ща уроню пакет я вваливаюсь в дверь кафешки нахожу стул и отпускаю ручки. Аххх. Какое облегчение. Опять на автомате - поднимаю к груди обрубок левой руки, потереть ноющее плечо, осознаю бессмысленность етого жеста, останавливаюсь, начинаю описывать круги правой рукой, целой рукой, вращая плечом, разминая сустав, успокаивая сведенные мышцы. Официантка улыбается мне и подходит с блокнотиком.

– Добрутро.

– Мне просто кофе, пожалуйста.

Из-под халатика видна желтая футболка. Желтизна одуванчиков, ссы-в-постель, любимый цвет Ребекки. Желтыйжелтыйжелтыйжелт

– В бумажный стаканчик или в кружку?

– Кружку, пожалуйста. Большую.

А-по. А-по. А-по-сем .

– Iawn [36].

– И кусочек лимонного торта.

– Iawn.

– Спасибо.

Она удаляется в глубину кафе, а я наблюдаю, как ходят ее ляжки. Апосематическая расцветка, вот как это, бля, называется.