Культя

Они проезжают под железнодорожным мостом, через лужу речной воды, что накопилась там - от колес тут же вырастают четыре коричневых веера, - и въезжают в собственно городок. Справа - автостанция и пивнушки, налево - ряд домов, впереди на вымощенном булыжником прямоугольном возвышении - памятник героям войны, у памятника лежит свежий венок, хотя сегодня нет ни праздника, ни годовщины. Только у одной старой дамы, живущей в тех домах, все еще болит весть шестидесятилетней давности. Алистер глядит на пролетающий за окном городок, камень, и дерево, и сланец зданий словно подтекают, вечно сырые, вокруг памятника - зеленый архипелаг растоптанных конских яблок с пучками непереваренной соломы, но ни лошади, ни всадника не видать, словно прошлое и его эмблемы - фекальные или какие другие - сейчас ворвутся, не дадут закатать себя асфальтом, не дадут себя застроить, хоть что-то да останется. Алистер глядит через стекло на стекло, на стальные рамы вокруг стекла, и, может, ему приходит в голову фантазия, что эти зеркальные поверхности до сих пор сохранили в себе что-то давно забытое и ушедшее, может, кольчуги, гривы, и, может, в те дни, когда свет падает как нужно и в воздухе, что сейчас расколет гроза, пахнет озоном, в стеклах все это можно увидеть в точности. Тени былых времен.

Сегодня базарный день; на светофорах - длинные пробки из машин, грузовиков и подвод. Вбок отходит дорога, по обе стороны которой выстроились крытые брезентом прилавки, обтянутые красно-сине-полосатым холстом, где возлежат приношения - фрукты, овощи, дешевые тряпки, мясо, сыр, побрякушки. По этой рыночной дороге болтаются три сотни человек, лениво дрейфуют. Даррен пристраивается в хвост цепочки автомобилей, нетерпеливо шипит сквозь зубы, пялится на кучку подростков, сидящих в тени башенки с часами, но подростки смотрят сквозь, не видят его, и, кажется, вообще ничего не видят.

– А ебись оно все колом. Так целый день тут простоим.

– Ничё, Дар. Уж недалеко осталось.

– Ты это уже два часа говоришь, урод.

– А вот и нет.

– А вот и да.

– Ну Дар, щас правда недалеко осталось. Честно. Миль двадцать. За полчаса доедем.

– А щас скока?

Алистер глядит на башенные часы.

– Около трех. У нас куча времени, братан.

– Не будет у нас кучи времени, если этот дребаный зеленый свет щас не включится. И если эти козлы впереди не пошевелят жопой. Я весь день за рулем, бля.

– Я б сам повел, тока…

– Да, да, я знаю, тока у тебя права отобрали, бля. Ты это все время говоришь. Это ж надо быть таким идиотом, сесть за руль пьяным. Скажи спасибо, что тебя ваще не посадили.

– А меня и посадили.

– Правда?

– Угу.

– Где сидел?

– В Уолтоне. Тридцать суток. Жопа там, братан. Верно тебе грю.

– Да, но теперь ты не можешь вести машину, бля, верно? Срок - фигня, а вот без прав плохо, это да. К месту привязан, типа.

– А мне плевать. Я все равно вожу, типа, так какая разница?

– Ну уж нет, сегодня ты за руль не сядешь. Томми нам кишки выпустит кухонным ножом, бля, если мы завалимся на этом деле, пмаешоягрю? Нельзя нам провалиться.

Красный сменяется зеленым, машины трогаются с места, большая часть сворачивает налево - на рынок, а остальные продолжают ехать прямо, через круговую развязку, к побережью, и Даррен вливается в этот негустой поток, перед ним - желтый «эм-джи» с открытым верхом, а за ним - туристический трейлер, медленно движущийся хвост машин, что покидают город на выходные. Машина пыхтит мимо автобусной остановки с рекламой книги, которая называется как-то вроде «Большой босс», автобиография какого-то подпольного воротилы, плакат украшен изображением бритоголовой личности крупным планом, в фиолетовых тонах.

– Ну нихерасе, Алли, глянь, а? - Даррен показывает, Алистер глядит. - Еще одна книишка, опять какой-то урод ебаный написал про свою жизнь, как будто кому-то интересно, бля. Небось тока и делал что срок мотал, бля, потому что дебил, ума не хватало сделать так, чтоб его не ловили. Кто ваще эту муть читает, а, братан? Кто ее покупает?

Поток прибавляет скорости, Даррен тоже. «Эм-джи» быстро исчезает. Алистер пожимает плечами.

– Да бабы, всякие пидары все врастопырку, кто ж еще? Ты же знаешь, их хлебом не корми, тока дай чё-нить узнать про чужие дела. Учителя из универа и всякие такие дуры, они от этой хренотени прямо кончают.

Даррен кивает.

– Точно, братан. Для них эти книшки все равно что для нас журналы с девочками - чтоб дрочить. Они хотят знать, как живут подонки общества, типа. Больше у них никакой радости в жизни нету. Почитает про какого-нибудь жирного урода с юга, как он замочил какую-нибудь шлюху или другую шлюху розочкой пописа?л, и аж задрожит от радости. Все они бляди и дуры гребаные, вот что я те скажу.

– Точно. - Алистер улыбается. - А прикинь, если Томми напишет книжку. Прикинь, что за книжка выйдет.

Даррен смеется и начинает говорить безжизненным, трупным голосом:

– Здравствуйте-меня-зовут-Томми-Магуайр-и-я-гангстер. У-меня-большое-брюхо-и-волосня-с-химией.

Алистер подхватывает.

– Мне-нравится-быть-гангстером-это-круто-в-натуре. Меня-все-боятся-а-я-люблю-делать-людям-больно-честное-слово.