Культовое кино

Жил-был всемирно известный, блестящий писатель. Автор скандальных пьес о Гитлере и жене маркиза де Сада, растабуировавший в национальной литературе гомосексуальную тематику. Нарцисс, гордящийся тем, что из болезненного ребенка превратил себя в стального культуриста. Армейской службы он избежал, но перед армией и оружием испытывал фетишистский восторг. В смутные для его родины времена пошел в политику, где искал третий путь: антикоммунист и враг американского империализма, контролировавшего его родину, делал ставку на возрождение национального духа и достоинства. Боролся против лицемерия и конформизма интеллектуалов. Остроумный полемист, шел с открытым забралом дискутировать в самое логово врага – в захваченный студентами-леваками университет (и чуть было не переманил их на свою сторону).

Он создал юношескую военизированную радикальную организацию. Впрочем, она была на первых порах – да такой и осталась – скорее эстетическим проектом. Ничьей крови, кроме своей собственной, члены ужасного «Общества щита» не пролили. Денег ни от кого из политиков не брали: собственно говоря, численность организации ограничивалась сотней участников именно потому, что только сотню Мисима и мог профинансировать из своих гонораров. Силовые структуры пытались как-то курировать радикалов, но потом плюнули и отошли в сторону.

Его называли фашистом, но фашистом он, конечно, не был.

Если сделать поправку на ужасную смерть героя, никого не напоминает?

Ну да: Эдуард Лимонов, написавший, кстати, о Мисиме отличное эссе. Мисима – своего рода японский национал-большевик. «Жизнь так прекрасна, что увенчать ее должна прекрасная смерть»: разве не напоминает эта проповедь Мисимы нацболовский лозунг «Да, смерть!». А патетическая попытка Мисимы на пару с соратником на моторной лодке добраться до Южных Курил и потребовать от Советов возвращения островов сродни акциям лимоновцев в Крыму или Прибалтике. Другое дело, что в японском варианте пришел хозяин лодки и прогнал Мисиму с мисимовцем.

На первых порах в фильме Вакамацу раздражает обилие национальной специфики. Сакура в цвету. Фудзи на заднем плане. Кровавая каллиграфия – на плане крупном. Разглагольствования о «пути самурая». Но вся эта растиражированная экзотика быстро отступает в тень – на авансцене разыгрывается вселенская трагедия интеллектуала и художника, вызывающего весь мир на дуэль с предрешенным исходом.

Происходит это, прежде всего, благодаря великолепному Арате, сумевшему сыграть внутренние состояния героя без форсажа, но с интенсивностью рукопашной схватки. Мисима Араты – прежде всего, мечтатель, хрупкий и ранимый, прячущийся за броней своего идеального тела. И еще – человек, который боится. И его, и прочих заговорщиков бьет невидимая дрожь, но Мисима слишком честен и слишком художник, чтобы остановиться в полушаге от смерти.

Со смертью, впрочем, вышла небольшая накладка. Аудитория – то есть курсанты – освистала Мисиму. А ведь он был не только писателем, но и актером. И трагедию в военной школе Вакамацу аранжировал именно как трагедию актера, если и не путающегося в словах, то теряющего нить роли. Кумира, впервые оскорбленного публикой. Впрочем, мне кажется, что, даже если бы курсанты закричали: «О, сэнсэй, мы твои, веди нас на штурм!», Мисима все равно покончил бы с собой: такую уж пьесу он написал.

2013. «Внутри Льюина Дэвиса», Джоэль и Этан Коэны

На первый взгляд, братья всего лишь продолжили методично перепевать американские жанры. В их коллекции уже были гангстерский фильм «Перекресток Миллера» (1990), комедия а-ля Фрэнк Капра «Подручный Хадсакера» (1994), музыкальная комедия в духе 1930-х «О, где же ты, брат?» (2000), нуар «Человек, которого не было» (2001), шпионский триллер «После прочтения сжечь» (2008), вестерн «Железная хватка» (2010).

Теперь пришел черед скорее не кинематографического, а музыкального жанра: Коэны выяснили отношение с фолком. Что же, это такая же фундаментальная эманация американского духа, как вестерн и нуар. Однако устоявшееся мнение, что братья последовательно объясняются в любви каждой из таких эманаций, теперь придется радикально пересмотреть. Судя по «Внутри Льюина Дэвиса», братья не любят никого и ничего. Соответственно, стоит избавиться и от представления о Коэнах как о комедиографах. Смеяться на их фильмах уже давно было все труднее и труднее: как-то неловко звучал этот смех, сколь смешон ни был экранный гэг.

То, что снимают Коэны, – что угодно, но только не комедии. Их место – в ряду выдающихся мизантропов мировой культуры. Мало кому удается достичь такого единства формы и содержания, какое свойственно «Льюину Дэвису». Фильм об «отстойной» – в том виде, в каком она предстает на экране, – музыке они сняли «отстойно», о тоске – тоскливо.