Это искусство добывания огня, по нашим теперешним сведениям, также почти всеобщее достояние человечества. Еще несколько десятилетий тому назад английские исследователи, и прежде всего Джон Леббок, полагали, что им удалось установить существование народов, незнакомых согнем; такими народами, будто бы, являются обитатели некоторых островных групп Тихого океана. От этого взгляда пришлось отказаться. Но Лео Фробениус в своей упомянутой уже книге «Völkerkunde in Charakterbildern» («Типичные картины из области народоведения») сообщает о других племенах, которые, правда, знакомы с огнем и его употреблением, однако, поскольку удалось установить, сами добыть огня не в состоянии. Это горные обитатели Новой Гвинеи, карлики верхнего Уэллэ, в северной части бассейна Конго, а также карликовые народы в области истоков Чуаны, в южной части бассейна Конго. О последних Фробениус рассказывает довольно романтическую историю. Карлики заключили со своими соседями, монго, нечто вроде молчаливого договора, согласно которому карлики доставляли монго убитую дичь, а последние приносили им взамен разную зелень, горшки, железные наконечники стрел и тлеющие головни. Карлики так привыкли к этому обмену, что израсходовали все свои тлеющие деревья в полной уверенности, что будут всегда в состоянии выменять необходимый огонь. Но вот наступили дни вражды между обоими народами. Карлики сражались с отчаянным мужеством и боролись не столько ради прочих благ, сколько за огонь. Плохо приходилось беднягам в то время; не раз питались они сырым мясом, пока однажды не произвели нападения на деревню, захватили огонь и отступили в свои непроходимые леса. С тех пор их редко случается видеть; они, можно сказать, обзавелись собственным хозяйством, так как в различных местах своей области зажгли долго тлеющие древесные стволы и устроили себе, таким образом, огневые станции. Гай Берроуз, от которого исходит это сообщение, говорит, что к таким деревьям опасно приближаться, потому что вблизи их всегда расположен сторожевой пост, а карлики не любят шутить, когда видят, что их огневым станциям может угрожать опасность.
Такие драматически-обостренные отношения не часто встречаются среди нынешнего человечества; но в прежние времена, когда род наш вообще был ближе к общим зачаткам культуры, они, конечно, чаще имели место, а пожалуй, даже были общим правилом. Дело тут в следующем.
Давно уже спорят о том, умело ли человечество пользоваться огнем раньше, чем научилось искусственно добывать его, или же сначала был изобретен способ добывания огня, а уж затем сама собой стала очевидной польза нового приобретения. Бесспорного решения этого вопроса, естественно, никогда не может быть дано, но если взвесить культурно-исторический материал, который заключается в сагах, мифах, преданиях, в результатах исследования доисторического мира и данных народоведения, то склоняешься к тому, что человек пользовался огнем еще задолго до того, как дошел до открытия способа добывать его в любой момент.
В своей «Истории культуры» Ю. Липперт собрал в легко обозримой форме все факты, говорящие в пользу приоритета пользования огнем над открытием способа его добывания. Принимая во внимание другие культурные завоевания, он усматривает довольно исчерпывающее доказательство в обычае поддерживать неугасимый огонь и распространять его путем заимствования, — обычае, существующем даже там, где всякому доступны орудия для легкого добывания огня.
Рис. 23
.При этом часто рука об руку с поддержанием огня идет и почитание его, как чего-то священного.
В небольшом круглом храме Весты у подножия Палатинского холма, считавшегося центром древнего Рима, стоял государственный очаг с вечным огнем, предназначенным для принесения жертвы от государства; поддержание его было главнейшей обязанностью весталок. Каждое первое марта он возобновлялся не каким-либо «современным способом», а старым древесным, огневым буравом, употреблять который подобало лишь жрецу. Затем новый огонь распространялся из храма и по отдельным домам.
В римско-католической церкви старый вечный огонь священного очага превратился в «неугасимую лампаду»[12]
. Ее тушат не первого марта, а в страстную субботу и заново зажигает священник особым путем — при помощи искр, высеченных из стального огнива и кремня. Затем при помощи гигантской свечи (сменившей первобытный тлеющий древесный ствол) этот новый огонь передается всем свечам в церкви.