Культура бескультурных народов

Цицерон в своей речи об обязанностях выражает пожелание, чтобы и незнакомцу не отказывалось в огне, а Плавт включает в сферу этих правоотношений даже человека чужого племени и врага. В древнем Риме считалось далеко не легким наказанием быть исключенным из пользования водой и огнем: то и другое считалось в социальном смысле одинаковым. Впрочем, и мы, люди новейшего времени, устроены нисколько не иначе. Хотя в настоящее время мы едва ли занимаем огонь очага, но мы сохранили обычай, лишь недавно угасший в западной Германии — обычай, оставлять сучковатый обрубок плотной консистенции тлеть в течение года под пеплом. В нашем коксе этот обрубок продолжает жить в измененном виде. Да и заимствование огня производится повсюду тысячу раз в день. Прохожему на улице захотелось закурить. Табак уже у него в зубах, но нет самого главного. Орлиным взором разглядывает он прочих смертных вокруг себя. — «Ага, вот! Позвольте позаимствоваться у вас огоньком?» — «Пожалуйста, с большим удовольствием». — Хотел бы я видеть такого представителя современной культуры, который дерзнул бы уклониться от этой обязанности!

В пользу приоритета употребления огня перед уменьем воспроизводить его говорит и естественное положение вещей. В распоряжении человечества есть два естественных источника огня: электрический огонь с неба и вулканический под землею; оба могли как или иначе побудить человека войти в близкое знакомство с этим жутким сначала явлением и извлекать из него разнообразную пользу. Хотя и испуганный молнией, человек все же решался потом приближаться к спокойно тлеющему дереву или к потоку лавы, остывающему в течение ряда лет. Человеческое любопытство, в конце концов, преодолевает самый сильный страх, который к тому же у первобытных народов, судя по всему, что приходилось наблюдать у них, не бывает чересчур острым. С другой стороны, польза огня слишком очевидна, чтобы даже самый первобытный человек мог слепо пройти мимо него. В том, что лесной пожар может произойти естественным путем— не сомневается никто; во время же пожара сотни животных разного рода и величины погибают в огне. Когда огонь пронесется дальше, на пепелище остаются сотни трупов, вполне или наполовину изжаренных. Карл фон дер Штейнен в своей известной книге «Unter der Naturvölkern Zentralbraziliens» («Среди первобытных народов центральной Бразилии»), в главе, посвященной огню и открытию деревянного орудия для добывания огня, описывает, как после пожара все хищники бросились на пожарище— не на огонь, а на дымящуюся позади него площадь, где много грызунов могло превратиться в уголь. Они поспешно стремились сюда издалека, чтобы полизать соленую золу. А земля излучала приятную теплоту.

Первобытному человеку достаточно было просто последовать этому примеру животных, чтобы понять пользу огня; поджаренный кусок дичи и испеченный плод должны были скоро показаться ему более лакомыми, чем поглощаемое им до тех пор сырое мясо и неудобоваримые лесные плоды. К теплому становищу лишенный одежды дикарь чувствителен, по меньшей мере, столько же, сколько и его современные потомки.

Что касается пути от этого первого простого использования огня до сознательного его сохранения и поддержания — то у нас существуют на этот счет только предположения. Иногда, быть может, человек во многих местах должен был додуматься до того, чтобы унести тлеющую головню в свое собственное становище, и тут, так сказать, размножать его, наподобие домашнего животного. Быть может, наш предок и не дошел еще до того, чтобы переносить самую головню, но при его кочевом образе жизни было самым простым и естественным делом разбивать становище у ствола, тихо тлевшего в первобытном лесу. Это тление даже больших лесных деревьев является прямо таки принадлежностью африканского ландшафта в сухое время года. Со времен старого карфагеняна Ганнона и, надо полагать, еще в более ранние эпохи, негр приучился в течение сухого времени года «пускать огонь», как говорят в (бывшей) немецкой Восточной Африке. Когда наступает ночь, горизонт по всем направлениям загорается кроваво-красным заревом. Если путешественник приблизится к одной из таких огненных волн, то при свете пламени увидит фантастические черные фигуры туземцев, суетливо бегающих во всех направлениях, держа в высоко поднятой правой руке неизбежную горящую головню, чтобы зажечь новый очаг в сухой траве. Когда огонь угрожает принять направление, неугодное его господину и повелителю, он ограничивает действие огня и тушит его — horribile dictu — собственной подошвой, которая, впрочем, обладает такой толстой кожей и жесткостью, что может без вреда тушить даже раскаленные угли. Но днем картина нисколько не грандиозна; напротив, вечно мутный, полупрозрачный, скрывающий даль воздух — неизбежное следствие «пускания огня» — висит над землей и значительно ослабляет впечатление, производимое на путешественника степным пожаром.