Культура древнего Рима. Том 2

До времени жизни Филострата сведения об Аполлонии очень скудны: Лукиан вскользь неодобрительно упоминает о нем (Alex., 5), Апулей ставит имя Аполлония рядом с именами Моисея и Зороастра (Apol., 90). Чрезвычайно показательно то, что фигура мага из Тианы после продолжительного забвения неожиданно в начале III в. привлекла всеобщее внимание. В качестве фигуры, в которой увидели выразителя общих Для разных слоев населения империи настроений и воззрений, он стал восприниматься лишь ко времени жизни Филострата. Дион Кассий сообщает, что Каракалла и его мать Юлия Домна во время похода в Каппадокию в 215 г. почтили память Аполлония в Тиане (77, 18). В ларариуме Александра Севера наряду с изображениями Авраама, Орфея и Христа было и изображение Аполлония. Император Аврелиан, захватив Тиану, не разрушил город, так как накануне ему якобы явился давно умерший Аполлоний (SHA, Fl. Vop., 26, 24). «Кто хочет узнать об этом, пусть прочтет греческие книги, в которых описана его жизнь» — возможно, в данном случае имеются в виду сочинения Максима, Мойрагена и Филострата.

Вполне допустимо, что вопреки версии Мойрагена Филострат особенное внимание сосредоточил на высоконравственных качествах Аполлония, превознес его божественную мудрость, во всяком случае его целью было дать портрет идеального мудреца, а не мага, образец для подражания. В литературном отношении роман Филострата типичное агиографическое произведение: композиция соответствует поэтапному становлению будущего героя (детство, отрочество, юность и т. д.), чудеса сопровождают Аполлония начиная с самого его чудесного рождения, затем следует идеализированная юность мудреца; став философом, он много странствует, отправляется в Индию и Эфиопию, где знакомится с учениями восточных мудрецов гимнософистов. Вернувшись в пределы империи, Аполлоний бродит из города в город, поучая народ и магистратов, как следует жить. Встретившись в Египте с будущим императором Веспасианом, Аполлоний знакомит его с наилучшими способами управления государством. Попутно во время своих странствий он творит чудеса: то изгоняет из человека демона Чумы, то оживляет впавшую в летаргический сон девушку, то распознает в невесте своего приятеля-философа злого духа упыря-эмпусу, то предвидит убийство «тирана» Домициана. Аполлоний противостоит «тиранам» — Нерону и Домициану, обвинявших его в незаконных занятиях магией. Арестованному по приказу Нерона Аполлонию остригают волосы, так как, по существовавшему поверью, сила мага заключается в волосах, и лишь после этого его допускают к императору, который, несмотря на возражения Аполлония («если бы я был маг, то не дал бы остричь себя, но коли позволил остричь волосы, то, стало быть, я не маг»), все же принимает его за мага. Тигеллин, развернув перед арестованным Аполлонием свиток, содержащий обвинения в оскорблении императорского величия, увидел, что свиток совершенно чист, и тогда решил, что имеет дело с демоном. Сам же Аполлоний, хотя и разбирается в мантике, не упускает случая отрицательно отозваться о суевериях. Когда его спросили, каким образом удалось ему вызвать тень Ахилла, он ответил, что просто помолился, имея в виду, что ему не пришлось прибегать к незаконной некромантии (4, 16). Одно из обвинений, выдвинутых Домицианом против Аполлония, состояло в его принадлежности к магам и участии вместе с Нервой, Орфитом и Руфом в человеческих жертвоприношениях. Придя в Рим, Аполлоний в защитительной речи на суде отвергает эти обвинения, проводя различие между высокой философией и низменной мантикой, между религией и занятиями чародейством. «Если бы я был магом, меня бы здесь не было», — говорит Аполлоний Элиану по прибытии в Рим на суд (7, 17). Подчеркивая, что Аполлоний — идеальный мудрец, а не маг, Филострат дает понять читателю, что Тианец занимается свободной деятельностью, конечная цель которой — добродетель, и поскольку добродетельный человек подобен божеству, то ему незачем страшиться тирана (8, 7). Выиграв судебный процесс и обличив Домициана, Аполлоний чудесным образом исчезает, чтобы затем после своей смерти явиться некоему юноше, сомневающемуся в том, что души людей бессмертны и могут, следовательно, переселяться в другие тела (8, 28).