Культура древнего Рима. В двух томах. Том 2

Развитие города как торгово-ремесленного центра, трансформация полисной структуры в эллинистическую и римскую эпохи, несомненно, углубили различия и в социально-экономическом положении, и в социально-психологическом облике крестьянина — жителя деревни и горожанина. Если в образе древнего римлянина, каким его рисуют сохранившиеся у древних авторов легенды о подвигах предков[447], гражданин, житель Рима, и крестьянин совпадают, то в последующем развитии римского общества (как двумя веками раньше — афинского) о таком слиянии не может быть и речи.

Памятники римской литературы, риторики и историографии запечатлели колоритные фигуры горожан из самых разных социальных слоев — ремесленников, воинов, врачей, учителей, риторов, торговцев и ростовщиков, параситов, представителей знати, магистратов, владельцев крупных вилл и небольших пригородных усадеб, где хозяйство ведут их доверенные рабы, и пр. Не менее колоритны и фигуры рабов, причем городские рабы постоянно противопоставляются сельским. Этот материал обработала в своих книгах Μ. Е. Сергеенко, дополнив его данными эпиграфики[448]. Однако в галерее воссозданных ею типов нет свободного мелкого земледельца, и это не случайно.

Хотя земледелец (agricola, agrestis, colonus) встречается достаточна часто в произведениях различных жанров римской литературы, образ era менее красочен и реален, можно даже говорить о его некоторой идеализации или типологизации[449]. Например, в изображении поэтов конца Республики — начала Империи земледельцы трудолюбивы, честны, почитают богов, чужды пороков, свойственных горожанам, живут в завидном согласии с природой и т. д. (см., например: Ног. Epod., 2). Но наряду с такого рода идиллическими топами встречаются и реалистические зарисовки жизни крестьян, их труда, быта, нравов, верований. Так, в «Георгиках» Вергилия детально описываются хозяйственные работы и заботы земледельца-землевладельца, а в приписываемой Вергилию маленькой поэме «Moretum» — его завтрак; в элегиях Тибулла отображены деревенские праздники и бытовые сценки (см., например: II, 1), в эпиграммах Марциала выразительно противопоставляются владельцы мелких и богатых усадеб (III, 58; VII, 31; XI, 18) и т. д. Но как бы реалистично ни изображались крестьяне у древних авторов, они все же показаны, так сказать, со стороны, через призму представлений — этических и художественных — того или иного автора.

Более непосредственно отражают внутренний мир крестьянина эпиграфические и папирологические памятники. Значение эпиграфического материала — текстов надписей и сопровождающих их изображений — для изучения идеологии и культуры сельского населения раскрыто во многих исследованиях, и в особенности в работах Е. М. Штаерман и Е. С. Голубцовой. На основании анализа данных эпиграфики и сопоставления их с сообщениями древних авторов Ε. М. Штаерман выявила круг религиозных представлений и моральных ценностей, которыми руководствовалось сельское население Италии и западных провинций[450]. Ее выводы о характере сельских культов и моральных норм, регулировавших жизнь низших слоев деревни в западном регионе Римской империи, об их специфике, связанной с сохранением элементов общинной организации, во многом нашли подтверждение в эпиграфическом материале из Малой Азии, проанализированном Е. С. Голубцовой[451].

Важная и интересная информация, почерпнутая из эпиграфического материала, используется исследователями преимущественно для характеристики идеологических представлений и образа жизни какой-либо общности — семьи, поселения, региона или провинции и даже римского крестьянства в целом. Но эпиграфика дает информацию и об отдельных личностях, правда, весьма лапидарную. Исключением является приведенная Ε. М. Штаерман[452] стихотворная надпись из Нумидии (Мактарис, III в.), рисующая жизненный путь бедною земледельца, который благодаря неустанному труду стал владельцем виллы и декурионом[453]. Вот ее текст: