Культура Два

Совершенно ясно, что если архитектурные указания председателя Арплана выслушивались профессионалами с большим почтением и, как правило, воплощались в жизнь (вспомним план театра Красной Армии или наземный павильон станции метро «Арбатская»), то архитектурные идеи (или то, что могло быть понято как архитектурные идеи), исходившие от Первого архитектора, не подлежали обсуждению и должны были воплощаться в жизнь без малейших отклонений. Существует архитектурная легенда о происхождении асимметрии фасада гостиницы «Москва». Про эту легенду можно было бы сказать, что если бы ее не было, ее следовало бы выдумать, – до такой степени она архетипична. Легенда гласит, что когда Щусев, которым решено было укрепить ряды Савельева и Стапрана, делал отмывку фасада, он разделил его тонкой линией пополам, и справа дал один вариант, слева – другой. По одной версии, Щусева не допустили в кабинет Сталина, он не смог объяснить, что это два варианта, Сталин, не вглядываясь, подписал, и после этого отступать от вычерченного было нельзя. По другой версии, Сталин понял, что это два варианта, но нарочно подписался точно посредине. Так или иначе, фасад гостиницы до сих пор поражает своей неожиданной асимметрией тех, кому приходит в голову сравнить правую часть с левой, но здание в масштабах Москвы настолько громадное, что не знающие легенды обычно ничего не замечают.

Что-то знакомое есть в этой истории – она с некоторыми вариациями повторяет сюжет времен строительства Николаевской железной дороги: карандаш в руке Николая I, проводившего по линейке линию будущей дороги, задел за палец, и на карте линия сделала изгиб, повторенный потом строителями в натуре. Эта легенда гораздо менее достоверна, чем легенда о фасаде, но для исследователя культуры достоверность легенд не очень важна – примерно так же, как для психоаналитика неважно, имеют ли данные переживания основания в реальности. К культуре по существу неприменимо понятие достоверности, как к области бессознательного – понятие реальности.

Распад иерархической структуры начался тогда, когда строительство, вместо того чтобы сконцентрироваться на центре мира – Дворце Советов, – сначала распалось на кольцо высотных зданий, а затем растеклось за пределы России (Рига) и даже СССР (Варшава, сюда же можно в какой-то степени отнести Прагу и Бухарест), чтобы поставить там точно такие же высотные здания, как в Москве (хотя первоначально здания проектировались специально под силуэт Москвы). Это эпоха своеобразного эллинизма.

Окончательный распад иерархии произошел в 1960-е годы, когда строительство выплеснулось из центра Москвы на окраины, обернувшись массовым жильем. «Лучшее в мире метро» сначала замкнулось кольцом, а в 1960-х годах вырвалось на окраинах города наружу из-под земли, перестав тем самым быть метро (то есть subway).

Новый пафос равномерности и растекания проявился и в названии передовой статьи «Больше внимания творческой практике архитекторов периферии» (АС, 1953, 8, с. 1), и в словах Н. Хрущева на XX съезде КПСС, призывавшего «рассредоточить население крупных городов» (XX съезд КПСС. Стенографический отчет, М., 1956, т. 1, с. 79), и в установке декабрьского пленума ЦК КПСС 1956 г. на «децентрализацию промышленности», и даже в идее создания совнархозов, то есть местных хозяйственных самоуправлений.

Попытавшись найти истоки эгалитарно-энтропийной традиции культуры 1, мы могли бы обратиться к «Манифесту коммунистической партии» 1848 г., где подобная интенция присутствовала хотя бы в выражении «устранение различий между городом и деревней»; с не меньшим основанием можно было бы обратиться и к утопии Томаса Мора. Но и то и другое выходит за рамки данной работы. Теоретически можно было бы, конечно, попытаться проследить движение эгалитарных идей сквозь все пространство человеческой культуры от Древнего Рима, через раннехристианские общины, Мюнцера, Мора, Кампанеллу и т. д. вплоть до Маркса, и посмотреть, как от этого ствола отходят ростки на восток – в Россию. Ведь не случайно, говоря об идеях московского священника середины XVI века Ермолая-Еразма, обычно вспоминают моровскую «Утопию», обратившись к учению беглого холопа Феодосия Косого, относящемуся примерно к тому же времени, ссылаются на Томаса Мюнцера, а в связи, скажем, со «Сказанием о Петре, воеводе Волосском», публицистическим сочинением 20 – 30-х годов XVIII в., приводят соответствующие цитаты из Пико делла Мирандола.