Культура и империализм

Результат в том, что в тот самый момент, выпавший из времени, когда Жанин убегает от убогого нарратива ее нынешней жизни и входит в царство, обозначенное заглавием сборника; или же, как Камю пишет в примечании, которое он хотел ввести в последующие переиздания сборника, «au royaume ... [qui] coincide avec une certaine vie libre et nue que nous avons à retrouver pour renaotre enfin»* (царство, ... [которое] совпадает со свободной и неприкрашенной жизнью, где нам случается заново обрести себя, чтобы, наконец, возродиться). Ее прошлое и настоящее отступают, как и реальность других существ (le poids des êtres симптоматично неправильно переведено Жюстином О’Брайеном как «the dead weight of other people») (мертвый груз других людей). В этом отрывке Жанин «наконец, останавливается», неподвижная, плодовитая, готовая к общению с этим куском неба и пустыни, где (как и в примечании Камю, которое должно было задним числом пояснить все шесть рассказов) женщина — pied noir⁹⁴ and colon — обретает свои корни. Какова ее настоящая идентичность или какой она может быть — определяется позже во фрагменте, где она переживает то, что безошибочно можно определить как женский климакс: Камю говорит здесь о «centre obscur de son être» (темном центре ее бытия), что предполагает и ее собственное ощущение темноты и незнания, и такое же ощущение Камю. Ее конкретная история француженки в Алжире не имеет значения, поскольку она пережила прямой и непосредственный контакт с этими вот землей и небом.

Каждый из рассказов в сборнике «Изгнание и царство» (с одним только исключением — многословной и маловпечатляющей притчи об артистиче-

в северо-африканском контексте см.: Harlow Barbara. The Maghrib and The Stranger // Alif 3 (Spring 1983). P. 39—55.

* Camus. Essais. P. 2039.

ской жизни в Париже) имеет дело с изгнанием народа с не-европейской историей (действие четырех рассказов разворачивается в Алжире, и по одному — в Париже и Бразилии), которая оказывается глубоко, даже пугающе отталкивающей, народа, который тщетно пытается достичь момента покоя, идиллической отвлеченности, поэтической самореализации. Только в «La Femme adultère» и в том рассказе, действие которого происходит в Бразилии, где через жертву и обязательство туземцы принимают европейца в свой тесный круг как замену мертвому туземцу, можно предположить, что Камю позволяет самому себе верить, что европейцы способны достигать глубокой и устойчивой идентификации с заморскими территориями. В «Отступнике» («Le Renégat») миссионера захватывает некое южно-алжирское племя-изгой, ему вырывают язык (зловещая параллель с рассказом Пола Боулза «Давний случай» (Paul Bowles, «A Distant Episode»)). В конце концов он становится сверхревностным приверженцем племени и участвует вместе с ними в засаде на французские войска. Это все равно, что сказать, будто последовать за туземцами можно только в результате увечья, что порождает болезненную, в конечном счете неприемлемую, утрату идентичности.