Читаем Культура и империализм полностью

Формальные смещения и сдвиги в модернистской культуре и самое поразительное — ее перверзивная ирония — испытывают влияние именно тех двух тревожных факторов, о которых Сили говорил как о следствиях империализма: сопротивление туземцев и факт существования других империй. Наряду со «стариками», которые погубили и украли у него великое приключение, арабы Лоуренса в «Семи столпах мудрости» ждут от него горького признания точно так же, как имперская Франция и Турция. В «Поездке в Индию» величайшим достижением Форстера является то, что он с поразительной точностью (и неудовольствием) показал, как моральная драма современного мистицизма и национализма в Индии — Годбол и Азиз — развертывается на фоне более раннего столкновения между Британской империей и империей Моголов. У Лоти в работе «Индия (без англичан)» («L'Inde (sans les Anglais»)) мы видим нарратив путешествия, основанный на путешествии по Индии, в котором правящие там англичане намеренно и даже со злорадством не упоминаются вовсе,* как бы говоря, что там можно увидеть одних только туземцев. Тогда как на самом деле Индия была исключительно британским (и уж, конечно же, не французским) владением.

Рискну предположить, что когда европейская культура, наконец, примет в расчет имперские «иллюзии и открытия» — по удачному выражению Бе-нита Пари в отношении встречи английской и ин-диискои культур — она сделает это не через оппозицию, но через иронию, в отчаянной попытке новой инклюзивности. Это все равно что мы в течение веков считали империю судьбой нации, что не нуждается в доказательстве и чем следует лишь гор-

*См.: Hargreaves Alec G. The Colonial Experience in French Fiction. London: Macmillan, 1983. P. 31, — где это странное упущение отмечено и объяснено психологическими особенностями Лоти и его англофобией. О формальных же следствиях для творчества Лоти речь не идет вовсе. Более полный отчет см. в неопубликованной диссертации в Принстонском университете: Norindr Panivong. Colonialism and Figures of the Exotic in the Work of Pierre Loti. Ann Arbor: University Microfilms, 1990.

** Parry Benita. Delusions and Discoveries: Studies on India in the British Imagination, 1880—1930. London: Allen Lane, 1972.

диться, укреплять и расширять, а тут вдруг представители господствующих европейских культур в смущении и замешательстве посмотрят окрест за свои рубежи, весьма удивленные и, возможно, даже шокированные тем, что там увидели. Культурные тексты внедрили в Европу чужую культуру способами, отчетливо несущими на себе след имперского предприятия, след исследователей и этнографов, геологов и географов, купцов и солдат. Поначалу они подогревали интерес европейской аудитории, но к началу XX века их использовали, чтобы передать всю иронию уязвимости Европы, до какой степени, по удачному выражению Конрада, она «была одним из самых темных мест на земле».

Для того чтобы совладать с этим, потребовалась новая энциклопедическая форма, обладающая тремя отличительными чертами. Во-первых, это цикличность формы, одновременно и инклюзивная, и открытая: «Улисс», «Сердце тьмы», «В поисках утраченного времени», «Бесплодная земля», «Кантос», «К маяку». Во-вторых, это новизна, практически полностью основанная на переформулировании старых, даже устаревших фрагментов, намеренно взятых из несопоставимых мест, источников, культур: признак модернистской формы — это причудливое сочетание комического и трагического, высокого и низкого, тривиального и экзотического, привычного и чуждого, наиболее изобретательным решением которых является соединение Джойсом «Одиссеи» с Вечным Жидом, рекламы с Виргилием (или Данте), совершенной симметрии и торговых каталогов. В-третьих, это ирония формы, которая становится самостоятельной ценностью как замена искусству и его произведениям ради чаемого синтеза мировых империй. Если невозможно более утверждать, что Британия будет править морями всегда, нужно заново ощутить реальность как нечто такое, что можно разделить с художниками, — скорее, в истории, чем в географии. По иронии ситуации, пространствен-ность становится эстетической характеристикой более, нежели чертой политического доминирования, по мере того как все большее и большее число регионов — от Индии до Африки и Карибского региона — бросает вызов классическим империям и их культуре.

Глава 3


СОПРОТИВЛЕНИЕ И ОППОЗИЦИЯ

Перейти на страницу:

Похожие книги

Синто
Синто

Слово «синто» составляют два иероглифа, которые переводятся как «путь богов». Впервые это слово было употреблено в 720 г. в императорской хронике «Нихонги» («Анналы Японии»), где было сказано: «Император верил в учение Будды и почитал путь богов». Выбор слова «путь» не случаен: в отличие от буддизма, христианства, даосизма и прочих религий, чтящих своих основателей и потому называемых по-японски словом «учение», синто никем и никогда не было создано. Это именно путь.Синто рассматривается неотрывно от японской истории, в большинстве его аспектов и проявлений — как в плане структуры, так и в плане исторических трансформаций, возникающих при взаимодействии с иными религиозными традициями.Японская мифология и божества ками, синтоистские святилища и мистика в синто, демоны и духи — обо всем этом увлекательно рассказывает А. А. Накорчевский (Университет Кэйо, Токио), сочетая при том популярность изложения материала с научной строгостью подхода к нему. Первое издание книги стало бестселлером и было отмечено многочисленными отзывами, рецензиями и дипломами. Второе издание, как водится, исправленное и дополненное.

Андрей Альфредович Накорчевский

Востоковедение