Культура и империализм

нец», с беспощадной точностью воплощает в себе подобную культурную форму.

Тем не менее для жителей Англии и Франции XIX века империя без всякого смущения была главной темой культурного внимания. Уже одни только британская Индия и французская Северная Африка сыграли важнейшую роль в воображении, экономике, политической жизни и социальной ткани британского и французского обществ, соответственно. Даже если упомянуть такие имена, как Делакруа, Эдмунд Бёрк, Рёскин, Карлейл, Джеймс и Джон Стюарт Милли, Киплинг, Бальзак, Нерваль, Флобер и Конрад, мы затронем лишь малую часть гораздо более обширной реальности, в сравнении с той, которую сумел охватить даже их выдающийся совокупный талант. Среди них были ученые, администраторы, путешественники, торговцы, парламентарии, купцы, писатели, теоретики, спекулянты, авантюристы, визионеры, поэты и великое множество разнообразных отбросов общества и бродяг, так или иначе связанных с этими двумя имперскими державами, каждая из которых внесла свой вклад в формирование колониальных реалий в самом сердце жизни метрополии.

Термин «империализм» в том смысле, в каком я буду его употреблять, означает практику и теорию, а также отношение доминирующего центра-метрополии к управляемым им отдаленным территориям. «Колониализм», почти всегда выступающий следствием империализма, это создание поселений на отдаленных территориях. Как говорит Майкл Дойл, «империя — это отношение, формальное и неформальное, при котором одно государство контролирует эффективный политический суверенитет другого политического общества. Этих целей можно достичь при помощи силы, политического сотрудничества, экономической, социальной или культурной зависимости. Империализм — это всего лишь процесс или политика установления или поддержания империи».* В наше время неприкрытый колониализм по большей части ушел в прошлое. Империализм сохраняется там, где он всегда и был, в виде своего рода общей культурной сферы, равно как и специфической политической, идеологической, экономической и социальной практики.

Ни империализм, ни колониализм не являются простыми актами накопления и приращения. Оба они поддерживаются и, возможно, даже приводятся в движение мощными идеологическими образованиями, которые включают в себя представление о том, что определенные территории и народы нуждаются и даже взывают о господстве над ними, а также связанные с таким господством формы знания. Словарь классической имперской культуры XIX века полон такого рода терминами и концептами, как «низшие», или «подчиненные расы», «второстепенные нар’оды», «зависимость», «экспансия» и «власть». На основе имперского опыта прояснялись, проверялись, подвергались критике или отвергались представления о культуре. Что касается курьезной, хотя в принципе и допустимой идеи, которую век назад проповедовал Дж. Р. Сили, будто некоторые заморские европейские империи первоначально появились по недоразумению, случайно, то это никоим образом не характеризует непоследовательность, упорство и систематичность завоеваний и администрирования, не говоря уже об усилении власти и самом их присутствии. Как сказал Дэвид Ландес в «Освобожденном Прометее», «решение определенных европейских держав ... основать „плантации“, т. е. относиться к своим колониям как

* Doyle Michael W. Empires. Ithaca: Cornell University Press, 1986. P. 45.

к длительным предприятиям, было, что бы там ни говорили о морали, весьма важным новшеством».* Именно этот вопрос меня здесь и интересует: если был первоначальный, возможно, еще неясно сформулированный и мотивированный импульс к империи, направленный от Европы на весь остальной мир, как случилось, что эти идея и практика обрели последовательность и плотность длительного предприятия, как это в действительности и было во второй половине XIX века?

Первенство британской и французской империй никоим образом не затушевывает весьма значительную экспансию Испании, Португалии, Голландии, Бельгии, Германии, Италии в эпоху модерна и, хотя и несколько иным образом, России и Соединенных Штатов. Однако Россия наращивала свои имперские просторы почти исключительно за счет соседних территорий. В отличие от Британии или Франции, которые совершили прыжок за тысячи миль от собственных границ на другие континенты, Россия поглощала те земли и народы, которые непосредственно с нею соседствовали, что вело к поступательному движению на восток и на юг. Но в случае Британии и Франции значительная удаленность привлекательных территорий требовала планирования обширного круга интересов. Именно этот момент находится в центре моего внимания отчасти потому, что меня интересует исследование культурных форм и создаваемых ими структур чувства, а отчасти потому, что заморские владения — это тот мир, в котором я сам вырос и где продолжаю жить. Совместный статус сверхдержав, России и Америки, приобретенный ими менее полувека назад, исходит из весьма различных обстоятельств и различных