Культура и империализм

Однако все эти писатели выносят действие своих произведений за пределы тщательно обследованной территориальной Британии, что действительно связано с пророческой позицией Дефо. Однако до тех пор, пока выдающиеся исследователи английской литературы XVIII века — Ян Уатт, Леннард Дэвис, Джон Ричетти и Майкл МакКеон — уделяли основное внимание соотношению романа с социальным пространством, имперская перспектива оставалась в тени.* И дело не просто в сомнении относительно того, например, действительно ли заметки Ричардсона по поводу искушений и алчности буржуа связаны с разворачивавшимися в это же время в Индии военными действиями англичан против францу-

*Watt Ian. The Rise of the Novel. Berkeley: University of California Press, 1957; Davis Leonard. Factual Fictions: The Origins of the English Novel. New York: Columbia University Press, 1983; Richetti John. Popular Fiction Before Richardson. London: Oxford University Press, 1969; McKeon Michael. The Origin of the English Novel, 1600—1740. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1987.

зов. Ясно, что прямой связи здесь нет, но в обеих сферах мы видим сходные ценности конкуренции, преодоления обстоятельств, терпения в достижении власти через умение связывать принцип и выгоду. Иными словами, нам необходимо критическое представление о том, как сочетаются вместе великие пространства «Клариссы» или «Тома Джонса»:³¹ поддержка имперского проекта внутри страны с практическим нарративом экспансии и продвижения в пространстве, которое должно быть активно заселено и использовано прежде, чем будут приняты его дисциплина и пределы.

Я вовсе не хочу сказать, что роман — или культура в широком смысле слова — «породили» империализм, но лишь то, что роман как культурный артефакт буржуазного общества и империализм немыслимы один без другого. Среди всех литературных форм роман — самая поздняя, его появление может быть установлено наиболее точно, его местонахождение — самое западное, его нормативная схема социальной власти наиболее структурирована. Империализм и роман подкрепляют друг друга до такой степени, что, рискну утверждать, невозможно воспринимать один из них, так или иначе дела не имея с другим.

Но и это еще не все. Роман — это инкорпорирующая, квазиэнциклопедическая культурная форма. В нем заключены и точно выверенный механизм сюжета, и целая система социальных референций, которая зависит от существующих институтов буржуазного общества, их авторитета и силы. Герой или героиня романа проявляют неутомимость и энергию, свойственные предприимчивой буржуазии, им дозволено втягиваться в приключения, где раскрываются границы того, что они могут желать, куда они могут стремиться и кем могут стать. А потому роман обычно заканчивается либо смертью героя/героини (Жюльен Сорель, Эмма Бовари, Базаров, Джуд Незаметный), которые из-за избытка энергии не вписываются в устоявшийся порядок вещей, либо обретением им стабильности (обычно в виде брака или самоутверждения, как в романах Остин, Диккенса, Теккерея и Джордж Элиот).

Но можно спросить, почему мы уделяем столько внимания роману и Англии? И каким образом мы можем преодолеть разрыв, отделяющий эту исключительно эстетическую форму, от больших тем и предприятий, вроде «культуры» или «империализма»? К началу Первой мировой войны в результате процессов, начавшихся еще в конце XVI века, Британская империя стала безусловным мировым доми-нантом. Этот процесс был настолько мощным, а результаты его к концу XIX века столь весомыми, как утверждали Сили и Гобсон, что это стало центральным фактом всей истории Британии, к тому же таким, который включал в себя множество весьма разнородных действий.* Совершенно не случайно, что Британия также создала и развивала институт романа, не имея себе в этом равных среди прочих европейских стран. Франция на протяжении по крайней мере первой половины XIX столетия обладала самыми развитыми в интеллектуальном отношении институтами — академиями, университетами, институтами, журналами и т. д., что с ноткой сожаления не раз отмечали сонмы британских интеллектуалов, включая Арнольда, Карлейля, Милля и