Культура и империализм

В этом контексте большой интерес представляет собой понятие спасения. Оно отделяет «нас» от этих проклятых, презренных римлян или бельгийцев, чья жадность не принесла никакого проку ни их собственным душам, ни землям и телам им подвластных. «Нас» же спасает прежде всего то, что нам не нужно заботиться непосредственно о результатах наших действий. Мы окружены и окружили себя сами кольцом практики целесообразности, в рамках которой земля и люди идут в дело, полностью используются. Наше правление включает в себя территорию и ее обитателей целиком; оно же в свою очередь включает в себя нас, коль скоро мы целесообразно реагируем на его запросы. Далее устами Марлоу Конрад говорит об искуплении, шаге, в определенном смысле следующем за спасением. Если спасение спасает нас, сохраняет время и деньги, а также ограждает нас от опасности стать всего лишь завое-вателями-на-час, то искупление расширяет круг спасения. Искупление со временем раскрывается в самоценной практике идеи или миссии, в структуре, которая нас полностью окружает и перед которой мы преклоняемся, пусть даже с определенной долей иронии, и которую ставим превыше всего и более ею непосредственно не занимаемся, поскольку считаем само собой разумеющейся.

* После 1880 г. появилось достаточное количество различных теорий, оправдывающих имперский стиль: античный в сравнении с модерном, английский с сравнении с французским и т. д. В качестве удачного примера работа такого рода см.: Baring Evelyn (Cromer). Ancient and Modem Imperialism. London: Murray, 1910. См. также: Bodelsen A. Studies in Mid-Victorian Imperialism. New York: Howard Fertig, 1965.

Так Конрад совмещает два достаточно различных, но внутренне связанных аспекта империализма: идею, которая строится на власти захватить территорию, идею, совершенно очевидную по своей силе и неоспоримым последствиям; и практику, которая в большой степени камуфлирует ее и затемняет тем, что порождает подкрепляющий ее режим самовозрастающей и самозваной власти, стоящей между жертвой империализма и его «творцом» (perpetrator).

Мы полностью упустим колоссальную силу этого аргумента, если просто извлечем ее из романа «Сердце тьмы», как извлекают записку из бутылки. Аргумент Конрада выписан именно в той форме нарратива, в какой он унаследовал его и осуществлял на практике. Беру на себя смелость утверждать, что без империи не было бы и европейского романа, каким мы его знаем, и если бы мы действительно изучали порождающие его импульсы, то обратили бы внимание на далеко не случайную конвергенцию между порождающими роман схемами нарративной власти, с одной стороны, и сложной идеологической конфигурацией, лежащей в основе тенденции к империализму — с другой.

Все писатели, а также критики или теоретики, занимающиеся изучением европейского романа, отмечают его институциональный характер. Роман фундаментальным образом связан с буржуазным обществом. По выражению Шарля Моразе (Charles Moraze), он сопровождает и является составной частью покорения западного общества тем, кого он называет les bourgeois conquérants.²⁹ Не менее важно, что становление романа в Англии было ознаменовано появлением «Робинзона Крузо», произведения, главный персонаж которого — основатель нового мира, которым он правил и который укрощал во славу христианства и Англии. Действительно, если Крузо в явном виде воплощает в себе идеологию заморской экспансии — и непосредственно связан по стилю и форме с нарративами географических экспедиций XVI и XVII веков, заложивших основу великих колониальных империй, — то основные романы, появившиеся вслед за Дефо, и даже более поздние работы самого Дефо не производят впечатления столь однозначно связанных с ошеломляющими заморскими планами. «Капитан Синглтон» — это история о пирате, который много попутешествовал по Индии и Африке, «Молль Флен-дерс»³⁰ строится на перспективе для героини решительно избавиться в Новом свете от греховной жизни. Но Филдинг, Ричардсон, Смоллетт и Стерн не связывают свои нарративы столь непосредствен-, но с актом накопления богатств и территорий за рубежом.