Культура и ценность. О достоверности

Тяжело понять себя, поскольку то, что делаешь из щедрости и доброты, можно делать и из трусости или безразличия. Конечно, человек может поступать так-то и так-то из истинной любви, но также из обмана или от холодности сердца. И только если я погружусь в религию, эти сомнения будут утишены. Ведь лишь религия способна уничтожить тщеславие и одолеть любую прихоть.

Хочу сказать следующее: того, кто не может воспринять слово «pas» в выражении «je ne sais pas»[58] как «ударение», нельзя научить языку указанием «произноси со значением».

Если читать вслух и читать хорошо, вы сопровождаете слова яркими образами. Во всяком случае так часто бывает. Порой («От Афин до Коринфа…»[59]) дело в пунктуации, то есть в точности интонации и в продолжительности пауз.

Удивительно, как тяжело порой поверить в то, чего не видел сам. Если слышу хвалу Шекспиру из уст достойных людей нескольких столетий, я не могу избавиться от подозрения, что эти похвалы суть лишь признак хорошего тона, хотя и говорю себе, что это не так. Мне нужен авторитет Мильтона, чтобы поверить. В его случае я принимаю незаинтересованность как данность. Конечно, я вовсе не собираюсь отрицать, что громадная доля похвал в адрес Шекспира сыплется без понимания и по сугубо личным причинам из уст тысяч профессоров литературы.

Понять задачу во всей ее глубине поистине тяжело.

Ибо если вы истолкуете ее неглубоко, задача останется нерешенной. Нужно добраться до корней; это значит, что нужно задуматься иначе. Перемена так же обманчива, как переход от алхимии к химии. Новый способ мышления основать весьма непросто.

Но когда он основан, старые задачи исчезают, становится тяжело их отыскать. Ибо они включены в наш способ выражения; и если мы используем новые формы, старые задачи отбрасываются вместе с прежними формами.

Истерический страх публики перед атомной бомбой, во всяком случае выражаемый, может почти служить знаком, что наконец-то сделано целительное открытие. По крайней мере страх производит впечатление по-настоящему целебного горького лекарства. Не могу избавиться от мысли: если бы в этом не было пользы, филистимляне не кричали бы. Быть может, это ребячество. На самом деле я хочу сказать, что бомба порождает предвкушение гибели, уничтожения жуткого зла, омерзительной мыльной науки, а эта мысль весьма приятна; но кто скажет, что последует за разрушением? Люди, несомненные ошметки интеллигенции, произносят речи против бомбы, но это не доказывает, будто нужно восхвалять то, что они ненавидят.

В прежние времена люди уходили в монастыри. Были они простоваты или скудны умом? Что ж, если люди уходили туда, чтобы жить, ответ на такой вопрос не может быть простым!

Человек – лучшее отражение человеческой души[60].

Сравнения Шекспира, в обыденном смысле, дурные. Так что если они все же хороши – а я не знаю, хороши они или нет, – они должны быть законом сами по себе. Быть может, их звонкость делает их убедительными и придает им истинность.

Вполне может быть, что в случае Ш. важны его легкость, противоречивость, и если вы способны по-настоящему восторгаться им, тогда вам надо принимать его, каков он есть, подобно природе, пейзажу и т. д. Если я прав, значит, именно стиль его трудов, полностью, является существенным и обеспечивает оправдание.

То, чего я в нем не понимаю, может быть объяснено фактом, что мне тяжело его читать. В отличие от разглядывания прелестного пейзажа.

Человек достаточно хорошо понимает, чем владеет, но не чем является. Чем он является можно сравнить с его высотой над уровнем моря, которую, как правило, с первого взгляда не оценить. Величие или тривиальность работы зависят от того, где стоит творец.

Но можно сказать и так: тот, кто неверно судит о себе, не бывает великим; он словно бросает пыль себе в глаза.

Как мало нужно мыслей, чтобы заполнить целую жизнь!

Кто-то может путешествовать по крошечной стране всю жизнь и думать, что за ее пределами ничего нет.

Все видится в диковинной перспективе (или проекции): страна, которую вы беспрерывно изучаете, представляется вам бескрайней, а то, что вокруг нее, мнится узкими приграничными полосами.

Чтобы спуститься в глубины, не обязательно идти далеко: можно предаться этому и в садике за домом.

Замечательно, что нам суждено размышлять о цивилизации – домах, улицах, машинах и т. д. – как о том, что отделяет человека от истоков, вечного, горнего. Наше цивилизованное окружение, даже деревья и растения, кажется нам дешевым, завернутым в целлофан, изолированным от великого, Божественного. Это поразительная картина, которая нам навязывается.

Мое «достижение» сродни успеху математика, изобретшего новое счисление.

Если бы люди порой не совершали глупости, ничего разумного никогда бы не возникло.

Чисто духовное может быть обманом. Сравните, как изображают ангелов и бесов. Так называемое «чудо» связано с этим. Все равно что священный жест.

Как мы употребляем слово «Бог», показывает, не кого мы имеем в виду, но что мы имеем в виду.

В бое быков бык – герой трагедии. Сперва он теряет разум от боли, а потом умирает медленной и жуткой смертью.