Культура и ценность. О достоверности

Учитель, показывающий достойные, даже поразительные результаты, все равно не может считаться хорошим учителем, ибо вполне возможно, что пока ученики находятся под его влиянием, он поднимает их до уровня, им не свойственного, не развивая их способностей для этого уровня, так что они вновь опускаются на прежний уровень, едва учитель покидает класс. Возможно, это верно для меня; я думал об этом. (Когда Малер дирижировал сам, его частные спектакли были восхитительны; но его оркестр словно распадался, стоило ему уступить место за пультом.)

Цель музыки – донести «чувства».

Связано с этим: мы вправе сказать «у него то же лицо, что и прежде» – хотя измерения дают в двух случаях разные результаты.

Как используются слова «то же выражение лица»? Откуда нам знать, что кто-то правильно использует эти слова? Откуда мне знать, что я употребляю их верно?

Не чувственное, но победа над чувственным достойна восхищения и делает жизнь достойной прожития. Мужество, не ум, не даже вдохновение есть зерно, из которого вырастает огромное дерево. В связи с мужеством и жизнь со смертью. (Думаю об органной музыке Лабора и Мендельсона.) Но, признавая стремление к мужеству в ком-то, вовсе не обретаешь мужество сам.

Можно сказать: гений есть мужество чьего-либо таланта.

Попробуй быть любимым, но не предметом восхищения.

Порой нужно изъять выражение из языка и отправить в чистку. Лишь затем его можно вернуть в употребление.

Как тяжело разглядеть то, что прямо перед глазами.

Нельзя отказываться жертвовать собой и все же говорить правду.

Писать правильным стилем значит верно поставить вагон на рельсы.

Если этот камень не ложится в настоящее, если застревает, сначала подвинь камни вокруг. Мы лишь пытаемся поставить тебя на рельсы, ведь твой вагон стоит криво; вести же поезд тебе придется самому.

Отскрести раствор куда проще, чем передвинуть камень. Что ж, нужно сделать одно, прежде чем приступать к другому.

Что оскорбительно в каузальном подходе – то, что он заставляет говорить: конечно, все вот так и происходит.

Хотя следует говорить: могло бы случиться так и еще множеством способов.

Если мы применяем этнологический метод, означает ли это, что мы трактуем философию как этнологию? Нет, это значит лишь, что мы обсуждаем свою позицию издалека, дабы увеличить степень объективности.

Один из важнейших для меня способов – вообразить историческое развитие идей отличным от того, что было на самом деле. Если поступать так, проблемы предстают в совершенно новом свете.

Я сопротивляюсь понятию идеальной точности, которая будто бы задана нам априори. В иные времена наши идеалы точности разнились и разнятся. И ни один из них не является главнейшим.

Часто лишь в малой толике правильнее сказать правду, чем солгать; как если выбирать между горьким и сладким кофе, и даже в этом случае я испытываю сильное искушение солгать.

1941

(Мой стиль схож с дурной музыкальной композицией.)

Ни за что не извиняйтесь, ничего не скрывайте, говорите все как есть – но вы должны видеть нечто, проливающее новый свет на факты.

Наши величайшие глупости могут оказаться образцами мудрости.

Невероятно, насколько полезным может быть новый ящик в картотеке.

Ты должен говорить новое и все же ничего, кроме старого.

Ты должен на деле говорить старое – но в то же время новое!

Различные «толкования» должны соответствовать различным применениям.

Поэт должен всегда спрашивать себя: правда ли то, что я пишу? Это вовсе не означает: происходит ли это в реальности?

Верно, что нужно собирать старый материал. Но для нового здания.

Мы становимся старше, а проблемы проскальзывают у нас меж пальцами, как и в юности. Мы не просто не можем их поймать, мы не в состоянии их удержать.

Удивительно отношение ученых: мы по-прежнему не знаем этого, но оно познаваемо, и всего лишь вопрос времени, когда мы все узнаем. Принимается как данность.

Могу представить, что некто считает имена «Фортнум» и «Мейсон»[51] подходящими друг другу.

Не требуйте слишком многого и не бойтесь, что требуемое превратится в ничто.

Люди, постоянно спрашивающие «Почему?», подобны туристам, которые, стоя перед зданием, читают у Бедекера[52] историю строительства и за книгой не видят самого здания.

Контрапункт может представлять собой экстраординарно сложную задачу для композитора, а именно: учитывая мои склонности, каким должно быть мое отношение к контрапункту? Композитор может придерживаться общего отношения, но это отношение будет не его собственным. И не ясно, каково же его собственное отношение.

(Думаю в этой связи о Шуберте: о его неуемном желании брать уроки контрапункта в конце жизни. Думаю, его цель состояла не просто в обучении, но в стремлении определить собственное отношение к контрапункту.)

Мотивы Вагнера можно назвать музыкальными прозаическими предложениями. И при наличии такого явления, как «ритмическая проза», эти мотивы можно перевести в мелодическую форму, но без того, чтобы они породили мелодию.