Культурология. Дайджест №1 / 2018

Но еще важнее, что древний грек открыл для себя сакральный смысл «радости бытия». Стоит подчеркнуть именно ее религиозную ценность. Она не всегда осознается, поскольку «закамуфлирована» в повседневности, в сиюминутном и обыденном. Ее порождает блаженное чувство следования, пускай скоротечного, вселенскому закону и причастности к величию мироздания (31, с. 103–114). Как говорил Архилох, «познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт» (2, с. 73).

Так грек понял, что самое надежное средство одолеть всевластие времени – наиболее полно переживать каждое мгновение (49, с. 525).

Стремление превратить всю жизнь в один прекрасный миг естественно влияет на отношение греков к смерти и рождает такой феномен греческой ментальности как «аmorfati», когда человек устремляется навстречу року, навстречу непредугаданной судьбе. У этого феномена есть два оправдания, два измерения: историческое и мифологическое. Первое объясняется характером архаической родовой общности, при которой человек еще не выделился из рода как личность и все его интересы – это интересы рода, но и род рассматривает любого члена своего сообщества как свою неотъемлемую часть.

В такой ситуации для каждого существует непроговариваемый императив рода, который и посылает воина навстречу судьбе, какой бы она ни казалась. В нем, как в Ахилле, клокочет жизнь, но он устремляется навстречу смерти.

Мифологическое объяснение «amorfati» в верованиях греков: ни один волос не упадет с головы человека без ведома Зевса. Судьба человека принадлежит ему, а не герою. С мгновения рождения судьбой каждого управляют мойры, подвластные верховному божеству: Клото, Лахесис и Атропос. В более древние времена считалось, что одна из богинь свивала новорожденного льняным свивальником, и на нем проступали племенные и родовые знаки, определяющие участь ребенка.

Человек, закончивший свою жизнь в подвиге, так же, как и тот, кто был рожден от супружеской пары бога и смертного, почитался героем. О нем свято хранили память в потомстве, которая называлась славой, и эта слава была идеальным бессмертием героя (9, с. 98–112). Героическая смерть обеспечивала павшему культ потомков. Он слыл и после смерти защитником своего рода или полиса. По представлениям древних, ему уготована посмертная жизнь в Элизиуме, или на Островах блаженных. Но, судя по ремарке Ахилла во время его встречи в Аиде с Одиссеем, который был, в отличие от Патрокла, героем и по рождению, и по героической смерти, самая жалкая и ничтожная жизнь лучше того существования, которое он ведет, почитаемый всеми, в царстве теней. Хотя, будучи живым, тот же Ахилл заявлял: «…лягу, где суждено; Но сияющей славы прежде добуду» (Илиада. XVIII, 120–121. Пер. Н.И. Гнедича). Это противоречие не слабых, а тех, которые остро ощущают трагический характер человеческого существования.

По греческим поверьям, умершие обычной смертью оказывались на асфоделевых лугах. В этом не было ничего зазорного, но было страшно умереть безвестной смертью. Ее оплакивали как некое бедствие независимо от жизненного срока. Такую смерть олицетворяли отвратительные гарпии, полуптицы-полуженщины, духи бурь, и горги. Об этом прежде всего свидетельствуют сетования сына Одиссея Телемака о своем отце: «Ныне ж иначе решили враждебные боги, покрывши Участь его неприступною тьмою для целого света; Менее стал бы о нем я крушиться, когда бы он умер: Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб он Иль у друзей на руках перенесши войну, здесь скончался, Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом. Сыну б великую славу на все времена он оставил… Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он, Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и вопли Сыну в наследство оставив…» (15, с. 230–236).

Для умерших безвестной смертью сооружали кенотаф (каменную гробницу), где душа усопшего могла бы найти пристанище и вечный покой. Но в греческом эпосе предстают персонажи, которые в смерти и через смерть обретают то, что является для людей признанием их величия и наградой за совершенство – бессмертную славу. Однако «Смерть – это порог. Говорить о мертвых, увековечивать их, воспевать, поминать их в речах – дело живых. За порогом, по другую его сторону находится ужас несказуемого» (9, с. 29).

Кардинальные различия древних цивилизаций проявляются и в архитектуре. Специалист в области искусства Древнего Египта считает, что местная концепция космоса нашла самое непосредственное отражение в памятниках архитектуры (30, с. 55). Храм мыслился небом на земле, залогом пребывания в нем бога. Религиозные мистерии и литургические действия совершались в храме, служили отражением небесной литургии. Каждый магический акт уподоблялся священнодействию, совершаемому богами. «Нарастание эффектов, – писал французский историк архитектуры О. Шуази, – достигалось простейшими приемами. В большей части храмов, по мере приближения к святилищу, уровень пола повышается, плафон опускается ниже, темнота увеличивается, священный символ окружен мраком» (48, с. 42).