Культуры городов

В повседневной городской жизни «другим» может оказаться продавец или официант, обратившийся к вам, как к своему приятелю, кассирша в супермаркете или служащая в банке, выстукивающая по клавишам трехдюймовым маникюром, машинист метро, чей тюрбан – это первое, что вы видите, когда поезд с грохотом подъезжает к станции. Вместе с тем, несмотря на дискуссии, которые продолжались со времен Чикагской школы в 1920-х и до «деклассированной» школы 1980-х, многие социальные практики, ранее считавшиеся сугубо «субкультурными», сегодня переходят границы классов и этносов. Употребление наркотиков, внебрачные дети и матери-одиночки стали более частыми явлениями во всех слоях населения. Белые копируют афроамериканских рэперов (называющих себя «ганста», с отсылкой к предыдущему поколению иммигрантов, оставивших свой след в обществе). Из борьбы предыдущих поколений за существование, как социальное, так и сексуальное, извлекаются важные уроки. Индустрия развлечений производит общих для всех кумиров и доступные всем ритуалы. «Кокакультурализм», как называет весь комплекс коммерческой культуры Генри Льюис Гейтс-младший (Gates 1993, 117), является наиболее мощной формой общественной культуры. Если это единственный источник общественной культуры, то границы между субкультурами становятся более прозрачными, а самоидентификация представителей гетто и доминирующей культуры все ближе. В этих условиях сближение сдерживается путем создания новых культурных различий, подтверждающих культурную силу страха.

В таком ландшафте нет безопасных мест. Отличие беспорядков в Лос-Анджелесе 1992 года от более ранних бунтов состояло в том, что бесправные массы готовы были нарушить практически любые географические границы, кроме, пожалуй, заборов, за которыми живут богачи. Насильственный отъем машины у владельца – одно из самых распространенных преступлений в Америке – может случиться на шоссе, а может – на парковке возле ресторана быстрого питания. «Если уж в “Макдональдсе” ты не чувствуешь себя в безопасности, то где ж тогда безопасно?» – вопрошает водитель из Коннектикута (New York Times, February 27, 1993). Пользователи круглосуточных банкоматов так часто подвергаются грабежам, что оператор сети NYCE, обслуживающей 10 тысяч банкоматов в Нью-Йорке, распространяет буклеты с правилами безопасности, достойными секретной военной базы: «Приближаясь к банкомату, внимательно следите за окружающей обстановкой… Пользуясь банкоматом в ночное время, убедитесь, что он расположен в хорошо освещенном месте. Если есть возможность, лучше, чтобы кто-нибудь был рядом». Кто-нибудь, только не бездомный с пустым бумажным стаканчиком в руке, который встречал вас у двери, пока горсовет Нью-Йорка не выпустил закон, запрещающий попрошайничать ближе чем в пяти метрах от банкомата. А вот что гласит испаноязычное объявление в метро: «Соблюдайте бдительность. Ваши глаза, уши, интуиция – естественный залог безопасности при операциях с банкоматом». В Чикаго и Лос-Анджелесе банкоматы стали устанавливать в полицейских участках, чтобы жители беднейших районов могли безопасно снять наличные.

В конце 1940-х – начале 1950-х годов был короткий период, когда в городских рабочих районах замаячила возможность интеграции белых и афроамериканцев в более или менее единый социальный класс. Однако мечту похоронили программа переселения в пригороды, продолжение расовой дискриминации в вопросах трудоустройства, упадок социальных служб в расширяющихся этнических гетто, огульная критика движения за интеграцию из-за ассоциации с принципами коммунистической партии и страх перед преступностью. В течение последующих пятнадцати лет, периода достаточно длительного, чтобы при сегрегации выросло целое поколение, внутригородские гетто обросли стереотипными образами «другого». Жизнь меньшинств из рабочего класса демонизировалась в культурной перспективе жителей «центра», что включало «четыре идеологических элемента: ассоциация физической структуры окраин с разваливающимися домами и заброшенными фабриками, и в целом – полным запустением; романтизация жизни белого рабочего класса, с особым подчеркиванием центральной роли семейной жизни; патологическое представление о черной культуре и стереотипный взгляд на культуру уличную» (Burgess 1985).