Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

Рядом с ивовым баобабом, на который взгромоздился орлан, я отыскиваю ещё двух орланов! Эти – тоже белохвосты. Здесь, в трёх километрах от побережья, проталин нет. Зима. Весна, сюда, ещё не добралась… Обе птицы стоят на метровом, снежном надуве речного берега. Рядом с одним из орланов, на снегу чернеет крупная рыбина.

– Карр!.. Карр! – редко и инфантильно, вскрикивают вороны.

– Ого! Какая! – удивляюсь я, передавая бинокль Сергею, – Смотри! Как кетина!

– Ага! – соглашается тот, наведя бинокль, – А, вот и вороны! Две штуки… Теперь понятно, почему они орут.

– Кеты у нас, весной, не бывает, – прикидываю я, – Значит, это – кунджа.

– Ну! – соглашается со мной напарник и удивляется тоже, – Ничего себе, кунджина!

Перескакивая в переплетении веток огромной ивовой кроны рядом с орланом, вороны не питают особых иллюзий насчёт скорой кормёжки.

– Карр!

Лениво каркая, вороны приготовились к долгому ожиданию.

– Эх! На месте бы всё осмотреть! – вздыхаю я, – Пальчиками потрогать!

Сергей, в ответ, скептически хмыкает: «Хм! А, потом – останется только обратно, сюда вот, выползти… Делов-то!».

– Ну, уж, нет! – категорически отрезаю я, глядя с огромного обрыва вниз, себе под ноги, – Я, здесь, погибать не собираюсь!

Так и оставшись незамеченными для птиц, мы удаляемся обратно, в сторону нашего дома…

Тятинский дом. Одиннадцатое апреля. Солнечное, чудесное утро. День обещает быть просто шикарным. Перейдя вброд Тятину по перекату выше устья, мы разворачиваемся вверх по речке и шагаем по краю надпойменной террасы. Этот, западный борт речной долины – совсем не высок…

Метров через семьсот, мы выходим к закоулку, заполненному тёмным языком пихтарника. Здесь, узким языком, речная долина глубоко выдаётся на запад, в междуречье.

– О! – восклицает Сергей, – Смотри, какой запупок!

– Чего?! – морщу я, нос, – Что, ещё, за слово такое, ты нашёл?! В русском языке!

– За-пу-пок! – смакую я, на слух, слово по слогам, – Ну, Казанцев! Ты, как выкинешь чего! Хоть стой, хоть падай!

– А, чего? – стоит на своём, ершистый Казанцев, – Запупок – он и есть, запупок!

– Ха-ха-ха! – смеюсь я, шагая по кромке террасы, – Запупок! Ха-ха-ха!

– Ладно, ржать! – останавливает меня напарник, – Вон! След медведя!

Метров через пятнадцать, мы подходим к медвежьему следу, на белом снегу.

– Молодой! – прикидывает Казанцев.

– Ага, – соглашаюсь я, – С человека. Лапка маленькая.

Здесь, вчера, медведь вышел в пойму, кормиться. Мы тоже разворачиваемся в пойму, по когтистому, снежному следу. Шаг за шагом…

У подножия склона речной терраски бьют роднички. Здесь уже открылись маленькие проталины. Едва ступив на землю, медведь начинает делать покопки. Я вытаскиваю свой полевой дневничок и начинаю подсчёт…

С лужи маленькой болотинки, при нашем приближении, срывается серая птица, величиной с голубя.

– О! Горный дупель! – вскидываюсь я.

– Я подумал – вальдшнеп! – отзывается Казанцев.

– Нет! Горный дупель! – отрицательно качаю я, головой, – Дыхан, прошлой весной, так сказал. Хотя я, сколько не пытаюсь понять разницу между вальдшнепом и горным дупелем – так и не нахожу! Дыхан, на это, сказал, что разница у них – чисто экологическая: вальдшнеп улетает на зимовку на юг, а горный дупель всю зиму ютится по таким вот, незамерзающим болотинкам.

– Дыхан – орнитолог, – соглашается Сергей, – Ему виднее…

Мы шагаем по снежному медвежьему следу, через закоулок…

Скоро выходим на обширную поляну, среди языка пихтарника. По насту, мы шагаем уверенно и твёрдо, как по асфальту.

– Взик! Взик!

– Взик! Взик!

За сегодняшнюю ночь подморозило, и крепкий, льдистый наст лишь звонко хрустит под резиновыми каблуками наших болотных сапог…

Впереди, на снегу, чернеет кучка!

– О! Помёт! – ещё издали, радостно горланю я.

Для меня, это – научный материал.

– Сейчас! Поковыряю его палочками…

Но… жидкий помёт, за ночь, застыл на поверхности наста тонким, чёрным блином. Попробуй – поковыряй! Камень! Но, для меня, эта проблема – уже пройденный этап. Я спокойно вытаскиваю из своего рюкзачка пачку новеньких полиэтиленовых пакетиков и загружаю в один из них выломанный палкой из наста, блин помёта. Засовываю пакетик себе в рюкзак. Скоро пригреет солнце и пока мы, к вечеру, приползём домой – этот помёт будет в самом, что ни на есть «рабочем состоянии»…

Я стою и созерцаю красоту. С веток деревца, перед моим лицом, свисают жёлтые серёжки! Это – цветёт ольха волосистая. Та, что на Кунашире образует сырые ольховники, по которым мы, так упорно, день за днём, шляемся с напарником…

Я круто сворачиваю в пойму – теперь, нам нужно пересечь речную долину и уйти под вулкан, в сторону Ночки…

Уже близко речка Тятина. Впереди, свечами вверх, ивняк пробивает пара крякв!

– Кря! Кря! Кря! Кря! – надрывно орёт утка.

– О! – вздрагиваю я, от неожиданности, – Кряквы!

– Конечно, кряквы. Как их, спутаешь?! – скептически отзывается Казанцев, – Орут, как недорезанные!

Мы стоим и провожаем глазами улетающих уток…

– Может, там – ещё что осталось? – спрашиваю я и предлагаю, – Давай, потише?

– Давай, – соглашается Казанцев, – Может и осталось.