Кунигас. Маслав

Кунигас, после возвращения из Пинау не жил больше в лазарете, а в маленькой келейке на главном коридоре, недалеко от кельи Бернарда… Здесь нашли большую часть одежды и оружия, которое выдавалось орденом в пользование братии, ибо, по уставу, собственность не признавалась и старшие имели право в любое время отнять у младших даже носильное платье. Правда, устав применялся во всей строгости только к беднякам и меньшей братии, между тем как белоплащники-аристократы имели в своем распоряжении крупные суммы денег… И такие нарушения терпелись; на них смотрели сквозь пальцы.

В келье Юрия оказалось такое количество одежды, что, по-видимому, он убежал в легком исподнем платье и без тяжелых доспехов. Ни он, ни его товарищи не взяли лошадей. Ни в одних воротах они не были замечены привратниками; только Швентас, не состоявший под особым присмотром, открыто вышел накануне с непокрытой головою и с кувшином в руке в госпитальные ворота… и больше не вернулся.

Бернард сам, несмотря на поздний час, отправился в город, чтобы попытаться разузнать, не видел ли там кто-нибудь кого из беглецов. Из боязни ли допроса, по истинной ли правде, но все горожане отвечали, что никого не видели. Томхен немедленно был верхом отправлен в Пинау, опросить местных жителей, не повстречались ли им сбежавшие. Но старый Дитрих вместе с сыновьями клялся, что со дня отъезда Юрия и Швентаса их не видали…

Суровый допрос был учинен у Гмунды. Пытали слуг и челядь, хотя именно здесь никого нельзя было заподозрить в близких отношениях и потаканию литовской девке. Гмундины дворовые не любили гордой и несговорчивой Банюты, которую ничем не могли смирить: ни истязаниями, ни угрозами, ни голодом.

Девушки, сверстницы Банюты, преследовали ее. Мужская челядь изводила. Трудно было допустить их соучастие. Когда и как Банюта вырвалась из-за высоких частоколов и замкнутых на ключ дверей? Этой тайны никто не разгадал. Вечером она была, несомненно, дома; ночью ни одна дверь не скрипнула; а когда далеко за полдень девушки пошли искать Банюту, ее и след простыл… Правда, она легко спускалась с чердака, перелезала через ограды, карабкалась на деревья и с них слезала… Хороших платьев, в которые ее наряжали для гостей, девушка не тронула. Они остались в целости в чуланчике под крышей. Она взяла с собой убогую сукманку[21] и самую потертую накидку.

Надвигавшаяся ночь положила конец разведкам и не дала напасть на след. Люди, посланные в разные концы, чтобы обойти или объехать все окрестности, стали по одиночке возвращаться лишь под утро… Нигде не было следа сбежавших, ни на дорогах, ни на хуторах… Опросы, даже обыски, не дали результатов… На другой день городской ночной сторож говорил, будто накануне ночью, по пути к городскому рынку, он встретил на дороге в Пинауфельд каких-то четырех людей, промелькнувших мимо него, как тени… один шел впереди, за ним двое, а позади как будто бы подросток… Возможно, что это были беглецы… Однако вторичный тщательный осмотр кустарников и зарослей вокруг усадьбы Пинау был одинаково бесплоден. Некоторым указаниям могла бы разве только послужить жалоба рыбака, имевшего на Ногате, у берега, большую лодку: эту лодку у него в предшествующую ночь украли…

Немедленно по окончании торжественного пира, когда Великий магистр с компаном удалился в молельню и свои покои, Бернард послал просить об аудиенции. Здесь он, в горестном сознании вины, поведал о бегстве Юрия и о непостижимом заговоре литовских пленников, оказавшихся соумышленниками.

Людер принял эту весть довольно равнодушно, стараясь утешить глубоко опечаленного Бернарда предположением, что безумцы неизбежно должны погибнуть где-нибудь от голода. Если же чудом доберутся до своих, то ничем не смогут повредить интересам ордена.

— Брат Бернард, — сказал он, — не мучьте себя и не огорчайтесь, но на будущее время всячески предупреждайте возможность проникания в наш немецкий орден посторонних элементов. Не следует нам иметь ни челяди, ни батраков, ни слуг иных, кроме чистокровных немцев. Нас, слава богу, много, и в чужой подмоге надобности быть не может.

На этом Великий магистр оборвал было свою речь и собирался уже опуститься на колени, чтобы вознести вечернюю молитву к Богу, когда вдруг еще раз обратился к Бернарду и шепнул:

— Если их поймают, то незачем щадить…

И провел рукой по горлу — знак, хорошо понятный Бернарду. Тот низко поклонился и, когда Людер подошел к молитвенному подколеннику, неслышно вышел.

VIII

Дубы и липы, грабы и лещины окружали зеленую полянку среди густой пущи, прорезанную небольшим ручьем… Одинокими изгнанницами среди весенней зелени лиственного леса стояли пленные и стиснутые им со всех сторон две или три исполинские сосны да пара пихт, высоко вздымавших к небу темную хвою своих ветвей. Их обнаженные стволы стремились ввысь; ибо, заглушенные непроходимой чащей, они не могли дать боковых побегов… И сосны и пихты томились, как в неволе, и только сверху был открыт им доступ к воздуху и к свету.