Купание в пруду под дождем

Итак, если что-то в этой книге озарило вас, это не «я вас научил чему-то», это вы вспомнили или распознали то, что я, скажем так, «подтвердил». А если вас что-то, м-м, анти-озарило? Тем несогласием со мной настаивает на себе ваша художественная воля. (Вы взяли ее на поводок и попросили, чтобы она дала мне себя выгулять, но есть пределы, в каких она готова позволить помыкать собой вопреки ее природным наклонностям.) Это сопротивление нужно замечать, радовать ему и его чтить. Дорога к тому «знаковому пространству», о котором я говорил вначале (к тому месту, где вы производите работу, какую более никто не способен произвести), размечена точками сильного, даже маниакального предпочтения. (А также дерзости, упрямства, завороженности, необъяснимой одержимости.) То, что Рэндэлл Джэррелл говорил о рассказах, верно и для писателей рассказов: они «не желают знать, не желают печься, они хотят поступать как заблагорассудится».

Верно это и для читателей рассказов. Куда еще, кроме страниц какой-нибудь истории, податься нам, чтобы предпочитать что-то изо всех сил, откликаться, не рационализируя, любить или ненавидеть так привольно, быть столь предельно самими собою? Вам, чтобы понимать, что вы думаете об этих рассказах, я тут не нужен. (Но, как говорила (пела) Кэрол Бёрнетт: «Я очень рада — мы побыли вместе»[106].)

Хочу поблагодарить вас за то, что позволили мне довольно самонадеянно вести вас по этим рассказам, за то, что дали показать вам, как их прочитываю и за что люблю я сам. Я старался быть предельно внятным и убедительным, говоря вам, на что обратить внимание, указывая на те или иные технические особенности, предлагая наилучшие свои объяснения тому, почему «нас» трогает то или это, и так далее.

Но все это лишь моя греза, это мой ум грезил, пока я читал все эти рассказы, это я выложил эти грезы вам, а вы любезно согласились их выслушать.

Но теперь, когда вы дослушали, надеюсь, что-то из моих бормотаний, пока я грезил, останется с вами (потому что эти соображения были исходно вашими) и принесет пользу, а прочее (менее полезное, не ваше) отпадет, и вы с радостью его отпустите. Прошу вас, знайте: я буду рад тому, что вы это с радостью отпустили. Потому что именно так оно и должно быть устроено.

В сочинении книг о сочинении есть опасность: книгу могут отнести к категории «сделай сам».

Эта книга не той категории. Жизнь, посвященная писательству, подарила мне одно: знание того, как пишу я сам. Или, если совсем начистоту, знание, как я писал до сих пор. (Как я вскоре буду писать, остается вечной тайной.)

Боже, убереги нас от манифестов, даже моих. («Мало что у меня истолковано… Толк-от есть, да не втолкан весь»[107]

, — говорил Толстой.)

Вот хоть что-то наиболее похожее на метод из всего, что я в силах предложить: ступайте и вытворяйте, что приятно.

Это действительно правда: вытворяя то, что приятно (то есть доставляет удовольствие), вкладывая в это силы, вы доберетесь куда угодно — к вашим особым одержимостям и к тому, как мы им потакаете, к вашим особым испытаниям и к тому, как они превращаются в красоту, к вашим особым преградам и крайне индивидуальным инструментам их сокрушения. Нам не узнать, каковы наши писательские трудности, пока мы до них не допишемся, и далее выход из них можно отыскать лишь письмом.

Один студент поделился со мной историей: Роберт Фрост пришел в некий колледж на читки. Воодушевленный молодой поэт задал сложный технический вопрос о сонетной форме или что-то в этом духе.

Фрост чуть помедлил, а затем сказал:

— Юноша, вы не тревожьтесь — РАБОТАЙТЕ!

Люблю этот совет. Он, по моему опыту, совершенно верен. Решать можно в определенных пределах. На большие вопросы придется отвечать многими часами у стола. Мы всё тревожимся, чтобы избегать работы, а это лишь отсрочивает (рождаемое работой) решение.

А потому не тревожьтесь, работайте и верьте: в этом отыщутся все ответы[108].

Мы завершили предыдущий раздел, договорившись свести свои ожидания от художественной прозы к следующему: чтение художественной прозы на недолгое время меняет состояние нашего ума.

Но, возможно, это все-таки чересчур скромно. В конце концов, мы все видели, как чтение меняет ум по-особенному, стоит нам сделать шаг в сторону из своего (ограниченного) сознания в чье-то другое (или два, или три).

Итак, можем мы спросить, как

же мы меняемся на то недолгое время?

(Прежде чем я дам свой ответ, давайте повторимся, что необходимости в этом моем ответе вообще-то нет. Мы знаем, как поменялось у нас состояние ума, когда мы прочли этих русских, потому что это мы их прочли. И мы знаем, если нам повезло получить другой прекрасный читательский опыт, как и что он с нами сделал.)

Но я все же попробую.

Мне напомнили, что мой ум — не единственный.

Я чувствую, что крепче уверен в своей способности воображать опыт других людей и принимать его как состоятельный.

Я сознаю, что существую в неразрывных связях с другими людьми: что есть в них, есть и во мне, и наоборот.