Купавна

Николай Васильевич помалкивал, по привычке хмыкая, снимая и надевая очки, что-то бормоча. А когда я притихла, погладил по голове, как обиженного ребенка. «Бывает… Как говорится, любовь — не картошка… Выйдешь замуж, какие твои годы… Найдешь еще свою судьбу».

Он задел меня за живое.

«Не подскажете, где же мне найти свою судьбу?.. На танцплощадке? Или в доме отдыха? Может, в турпоходе?.. Находят, конечно, и там, и там, и там; и еще в десятках мест. Да ведь все обычно по случайному стечению обстоятельств. А они, эти обстоятельства, потом, как говорится, выходят боком…»

Не знаю, что бы я еще намолола, если бы в коридоре не раздался звонок. Николай Васильевич пошел открывать дверь, а когда вернулся — не узнала его, так он был взвинчен.

«Вот, смотрите! — Он выкладывал на стол какие-то странные предметы. — Сейчас принесли! Наш сотрудник нашел в овраге выброшенные кем-то эти черепки и костяные булавки. Как они попали в овраг? Загадка!.. Думаю, какой-то кладоискатель нашел эти вещи в одном из курганов и, не зная им цены, выбросил. Ах, подлец!.. А вещи-то интересные, но откуда они взяты, что еще было рядом с ними?.. Задали мне работку!.. Только специалистам, которые имеют необходимый опыт по раскопке захоронений, эти вещи откроют свою тайну. Браконьер-кладоискатель нанес непоправимый ущерб науке!»

Он бы еще долго тужил о черепках, не переведи я разговор на другую тему: «Вчера пустили у нас прачечную. Сдержал свое слово Свирид Карпович». — «Превосходно! Я бы на месте женщин расцеловал Свирида Карповича. Да и мне радостно: помог достать кое-какие деталишки». — «Значит, и вас надо расцеловать!»

Во мне словно проснулся бесенок. Не успел Николай Васильевич опомниться, как я бросилась к нему, поцеловала в щеку. Но нам стало неловко. Он, сердясь, ушел на кухню готовить ужин. А я, чему-то про себя улыбаясь, прилегла на диван, незаметно уснула.

Проспала до утра…

Было еще рано. Николай Васильевич тихонько похрапывал в спальне. У меня был выходной, торопиться некуда, решила похозяйничать в этой забытой женщинами холостяцкой квартире. На кухне и в большой комнате протерла оконные стекла, смела пыль по углам, полы вымыла.

«Это кто там безобразничает?» — проснулся он, когда на сковородке заскворчала моя любимая яичница-глазунья.

Затем Николай Васильевич, умываясь, сердито фыркал. Я догадывалась, что это у него была напускная сердитость.

«Света, а тебе не приходило в голову, что можно более полезным делом занять свое личное время?» — говорил он, вытирая лицо полотенцем, свежим, выглаженным в прачечной: я успела повесить его в ванной до пробуждения Николая. Васильевича.

Он был, конечно, доволен, благодушничал. «Ты, дружба, и кофейку сваргань. Да покрепче».

Ему было, как я поняла, легко со мной.

Сели завтракать. Он настроился на свою волну — мысли о людях, только не о самом себе. «Молодцы вы со Свиридом Карповичем! Денежки изыскала… При Доме культуры работает служба быта… Кафе открыли…»

Я сказала, что работаем не без подсказки того же Николая Васильевича. Он свел брови на переносице — лицемерка, дескать, но опять блаженно заулыбался: «Гляди-ка, и не узнать квартиру… Ишь, распорядилась! Ну-ну, хозяйка… Кому-то достанется счастье».