Купеческий сын и живые мертвецы (СИ)

Впрочем, Рыжий-то, похоже, уразумел это куда раньше своего хозяина. Потому и дрался теперь так яростно с куклой в лазоревом. Вот только — в драке этой он явно проигрывал. И бессмысленно было кричать ему: «Брысь!» Однорукая держала его мертвой хваткой. Котофей почти что уже и не хрипел — издавал только едва слышное свистящее сипение. Но когтить лазоревую всё равно продолжал, хоть и явно из последних сил.

Иванушка снова воздел над головой руку с шестом — но снова не успел превратить его в импровизированное копье. Ибо тут вдруг заговорила Зина в белом — девушка с пергаментным лицом, лежавшая на земле.

— Ну, здравствуй, — выговорили её тонкие серые губы, — Ванятка на белой лошадке!

2

Не то, чтобы Иванушка вспомнил этот голос. В детстве голоса всех взрослых людей звучали для него почти что одинаково. Но — только один человек на свете мог называть его так. И сама Зина никогда не именовала его Ваняткой.

— Дедуля, — произнес Иванушка быстро, — помоги мне! Если можешь — спаси Зину! — И он снова сделал замах своим шестиком-копьем — надеясь, что своего кота он сумеет спасти сам.

— Погоди! — прошелестела голосом его деда Зина в белом. — Не делай ничего. Убьешь эту нечисть — и девица тоже погибнет. Здесь — колдовство, которое мне не отменить.

Иванушка знал значение слова дилемма. И — он любил Зину, довольно уже было наводить тень на плетень. Однако Эрик уже и сипеть перестал. Рыжий кот погибал от удушья — хотя так и не отцепил когти от твари в лазоревом платье. Но висел он на ней уже безжизненно — как пустой рогожный мешок. Не когтил больше лазоревую своими задними лапами — на одной из которых Иванушка видел такой знакомый белый браслет. А в воздухе вокруг этих двоих крутились мелкие клочки кукольной набивки.

— Я не стану её убивать, — прошептал Иванушка.

И метнул свой шестик.

— Не смей! — услышал он позади себя голос (Зины) деда Кузьмы Петровича.

Но махалка уже врезалась в левое плечо твари в лазоревом, выбив еще несколько грязно-белых обрывков. Мнимая Зина повалилась на спину и несколько мгновений еще продолжала стискивать горло Эрика. Но потом пальцы её единственной руки все-таки разжались, и Рыжий упал на траву рядом с её изорванным боком. От Иванушки она была саженях в пяти, но купеческий сын не решался преодолеть эти пять саженей. Стронуться с места означало бы — выпустить из виду другую Зину. Настоящую, хоть и не казавшуюся теперь живой. Ту, чьими устами говорил с ним сейчас его дед. Ту, которую любил он, купеческий сын и внук Иван Алтынов.

— Ты меня ослушался, — выговорил Кузьма Петрович, в шелестящем голосе которого ощущалось одно только удивление.

Однако Иванушку не обмануло отсутствие гневных интонаций в дедовом голосе. Рука, которая охватывала голову Зины в белом наподобие клобука, перестала ходить ходуном и словно бы налилась чёрной кровью. Она больше не казалась гигантской пуповиной или несуразно удлинившейся конечностью какого-нибудь старого эфиопа. Теперь она походила на немецкую кровяную колбасу — какой, среди прочего, торговали в алтыновских лавках. Только колбаса эта была таких размеров, что вполне могла бы удовлетворить аппетиты даже великана Гаргантюа, книжку о котором Иванушка читал в уездной библиотеке. Уж конечно, принести домой такую срамную книжицу он не решился бы ни за что.

— Прости, дедуля, — выговорил Иванушка, кося одним глазом на распотрошенную куклу в лазоревом платье и на своего кота.

Рыжий лежал, не шевелясь. Но и однорукая тварь тоже была неподвижна — не пыталась больше душить Эрика. Лучи заходящего солнца — в который уже раз заходящего — подсвечивали их с одной бока. Так что и кот, и мнимая девица казались подобием ярмарочных скоморохов, облаченных в половинчатые двухцветные костюмы.

3

— Я прощаю тебя, — сказал Иванущкин дед, голос которого больше не шелестел, а словно бы сыпался — как песок в стеклянных часах. — Купец первой гильдии и не должен плясать под чужую дудку. Его право — поступать, как ему подскажут разум и долг.

«Я не купец первой гильдии», — хотел было возразить Иванушка. Но тут страшное подозрение ударило его с такой силой, что он едва не начал задыхаться, как его рыжий кот минуту назад.

— Дедуля, — вымолвил Иванушка, молясь, чтобы голос его не дрожал, — а где сейчас батюшка? Он ведь был с тобой, когда всё началось?

Он хотел сказать: когда ты восстал; но не решился.

— Скоро ты все сам узнаешь, — пообещал его дед, и кровянистая чернота его руки начала радужно переливаться — словно подернулась гнилостной пленкой. — А пока что — внимай тому, что я скажу. Твоя подруга должна была сама убить свою двойницу — поскольку она сама её и сотворила. Но теперь она этого не сделает. Без моей помощи она и шевельнуться не сможет. А я отпущу её, как только договорю.