Купи меня

— Очень нравится. Но никто до тебя не интересовался моими шрамами, а еще я не позволяла никому понять, что они — самая чувствительная часть моего тела. Дальше… «Музыка» — вчера ты снова играл для меня. А еще ты волновался обо мне и нашел меня в парке. Это тоже галочка в графе «Чувства». Самая опасная графа для меня.

— Но она почти везде заполнена. За всю неделю, что мы были вместе, почти везде галочки!

— За это скажи спасибо Чарльзу. А еще это твои завтраки. Никто не готовил для меня завтраки, Адам. Ты был первым.

— Не думал, что мои паршивые омлеты сгодятся хоть на что-то.

— «Совместный сон» — галочка. Мы спали вместе в последнюю ночь и спали вчера.

— И будем завтра? — с надеждой спрашивает он.

Вместо ответа быстро целую его в губы.

— «Кот» — галочка.

— Стой, стой, стой! Почему в моей карточке есть целая графа для Чарльза? Не много ли чести для шерстяного обормота?

— Обычно, я заполняю эту графу после знакомства с клиентом. Люди сразу выстраивали личные границы в отношениях со мной. И эта графа — как раз та личная штука, за которую мне нет ходу. А если есть — то это уже плохо. Для меня, разумеется. Ты сразу обозначил, что кот — твоя слабость, Чарльз твой самый близкий друг. До тебя никто не брал с собой любимых собак, хомяков или котов. В этом ты тоже стал первым.

— Секрет моего очарования подгоревшие омлеты и мэйн-кун… Старина Чарльз, можешь себе представить? — кот мурлыкнул и, нисколько не сомневаясь в своей неотразимости, стащил когтем еще кусок омлета. — Ладно, давай дальше. Тем более, я вижу кое-что интересное. «Позы»! Что не так было с позами для секса, правильно же я понимаю? Или это какие-то другие позы? Почему вначале галочек нет, а потом есть? В чем я облажался?



— Ты обозначил правило «секс только сзади». А потом сам его нарушил, когда позволил мне быть сверху.

— Черт, да… Сзади. — Грант в задумчивости стучит пальцем по картонке. — Прости за то, что поначалу я… использовал тебя ради собственного удовольствия. И выбирал такие унизительные позы…

— Некоторые были огонь, — отзываюсь. — Но ты и не мог поступить иначе.

— Да, я слишком запутался тогда в своих чувствах. У меня же не было такой картонки. Это бы многое упростило.

Смеюсь и снова целую его.

— Что там осталось? Какая последняя графа?

— «Поцелуй»…

Провожу ногтем по графе с прочерком.

— До вчерашнего вечера мы ни разу не целовались. Но сегодня у тебя… Семь из семи, Адам Грант. У меня «Бинго». И это значит, что я тебя люблю.

Грант смотрит на меня, а потом валит на спину, нависает сверху, обжигая аквамариновой бездной.

— Ты такая же сумасшедшая, как и я, Джеки. «Бинго», кто бы мог подумать… И, кстати, ты нарушила правила игры. Если у тебя «Бинго», об этом надо сообщать громко, чтобы все игроки могли тебя расслышать.

— Что?! — смеюсь в голос. — Какие еще правила? Это мои картонки! И правила тоже мои!

— А ну кричи! Чтобы все слышали! И знали, что ты моя!

Набираю полные легкие воздуха и ору изо всех сил:

— БИНГО!!!

От моего вопля даже Чарльз пулей вылетает из спальни и матерится кто-то из соседей, чьи квартиры граничат с квартирой Адама. Грант смеется в голос, и я вместе с ним.

— А теперь еще раз, — просит он.

— Не буду!

— Скажи еще раз, что означает твое «Бинго», — шепчет он, наклоняясь к моим губам.

— Я люблю тебя, Адам.

— А я люблю тебя, — отзывается он и снова целует.

Эпилог

Накрыв пищевой пленкой, убираю оставшиеся после поминальной службы тарталетки в холодильник. Мама не просила о помощи, но я не могу сидеть сложа руки. Впервые за эти годы я вернулась в этот дом и этот город, из которых, так и не найдя поддержки, давным-давно сбежала.

Слышу, как мама прощается с последними гостями, после дом наконец-то опустел.

Сегодня мы похоронили Лану.

Последние свои дни она прожила у мамы. Болезнь немного сблизила сестер, но я не могла отделаться от мысли, что мама пошла на этот шаг и стала сиделкой для своей родной сестры исключительно ради наследства, которое Лана обещала ей оставить. Мама, конечно же, возмущалась, что это «грязные деньги», но никогда не говорила о том, что они ей не нужны.

Хотя об этом я знаю только со слов тетушки. Я до последнего поддерживала с Ланой связь по телефону, а приехала только в последний момент, когда стало ясно — что дни ее сочтены.

Лана не сердилась на меня, хотя мама не понимала моего поведения. В привычной ей манере она спрашивала, какие такие важные дела держат меня в городе, когда родная тетя находится при смерти?

Я не стала говорить ей, что делала все, чтобы у меня вообще появилась возможность снова вернуться в этот город, на эту улицу и не забиться в панической атаке прямо на пороге ее дома. Как и в тот вечер, когда, шатаясь, я пришла домой, так и сейчас, мама не считала, что пережитое насилие причинило мне такой уж большой душевный урон.

«Тебя ведь даже не изнасиловали!»

Она всегда измеряла произошедшее со мной по какому-то одному ей ведомому мерилу, и только она одна знала, какое насилие стоит жалости, а какое — нет.