Купидон

Помня про просьбу Андрея Борисовича, любыми правдами и неправдами, затащить Антонова на вечеринку, я и отправилась к нему.

— Ух, ты! Да ты, Ерофеева, оказывается, творческая личность! Девушка с фантазией! Больной. Ради такого цирка я согласен отвезти тебя до места, и может, задержаться ненадолго! Подожди, ключи возьму.

А мне больше и не надо. Главное чтоб приехал, и от меня отстали. Назад уж как-нибудь доберусь.

Наше появление произвело настоящий фурор. На слегка растерянного Антонова тут же натянули ржавую кольчугу. Выглядывавшие, из-под нее джинсы и кроссовки, просто умиляли. Меня признали королевой вечера, потому что такой смелости самовыражения здесь больше не встречалось. Все девчонки вырядились мавками и наядами, в воздушных платьицах, со сверкающими личиками. И, лишь я, была представителем грубой гнилозубой и бледнорылой реальности.

Благодарность мне выражал сам Борисыч Большой Босс. Усердно тряс мне руку в пожатии, пока я ошалело его разглядывала. Красные сапожки-казачки, широкие черные атласные штаны, напоминали кимоно дзюдоиста, расшитый кафтан модного цвета шампанское, подвязанный розовым кушаком, и почему-то черная в белый горошек ушанка. Кажется, я знаю, кто станет сегодня королем вечеринки.

Опоздавшим, налили по штрафной. Эта рюмка была единственной, к которой прикоснулся Антонов. Весь оставшийся вечер он просидел хмурый, злой и трезвый. Даже не отреагировал, когда меня представляли как его напарницу. Я вообще не поняла, чего он остался до конца. После третьего бокала шампанского, я перестала обращать на него внимание и с головой ушла во всеобщее веселье. Мы водили хороводы. Прыгали через импровизированный костер, сделанный из цветной бумаги и оранжевой фольги. Пели народные песни. Главным хитом была «Во поли береза стояла», спетая дуэтом мной и Аллой Афанасьевной, три раза на бис. Наш доблестный секретарь, в образе Царевны Несмеяны, под конец вечера хохотала без перерыва, от чего нарисованные, как у Пьеро, слезы растеклись, под напором настоящих, а кокошник съехал набок, придавая почтенной даме потешный вид.

Борисыч лихо отплясывал. Сначала в присядку, потом «Яблочко», потом гопак, и, почему-то лезгинку. То, что это, не русский танец, уже никого не интересовало, главное, что он народный.

Заканчивалось все это непотребство триумфально-громовым «Ой, мороз, мороз». Хором и, уже, за пределами кафе. Как из-под земли появившийся Антонов, усадил, маня в машину, где я благополучно заснула.

* * *

Что-то медленно ползло по шее, от затылка к лопаткам. Щекотно и неприятно. Очень жарко. Голова упрела, тело затекло, во рту сухость. С трудом, разлепив глаза, я осмотрелась. Получилось не очень, обзор что-то закрывало, свисая со лба. Проведя рукой по лицу, поняла, что это волосы. Попытка скрутить их и закинуть за спину, привела к тому, что они полностью остались у меня в руке, отделившись от головы. Господи, только этого не хватало! Резко сев, уставилась на зажатые в руке кудри. И с визгом откинула их подальше. Дрожащей рукой, вновь прикоснулась к голове. Как ни странно волосы были на месте, а зеленое чудо, в противоположном углу, оказалось всего лишь париком. Видимо, вчера не удосужилась даже раздеться.

Нечто, продолжало щекотать в районе лопаток. Проведя рукой, поняла, что это просто капелька пота. Я вся взмокла оттого, что спала в одежде. Но обуви на мне не было. И сколько не напрягалась, вспомнить, как добралась, домой не выходило. Последнее, что всплывало в сознании — ощущение благословенной прохлады ото лба, прижатого к стеклу антоновской иномарки, и фонари, быстро мелькавшие за окном.

Я все еще была одета во вчерашний костюм, и, так понимаю, макияж соответствует. Зеркало подтвердило, безжалостно высвечивая след от пуговки на щеке, осыпавшуюся и подтекшую тушь и мешки под глазами, из-за которых почти не видно глаз. Моя первая в жизни попойка. А ведь зарекалась. Клялась и божилась, что в моей жизни алкоголя больше не будет. Красочных детских воспоминаний, к чему все это приводит, хватает с лихвой. Но настолько живой, беззаботной и счастливой как вчера, я себя никогда еще не чувствовала.

Нетвердой походкой добралась до кухни, налила воды и стала жадно пить, стуча зубами о края кружки. Вчерашняя эйфория сменилась утренним похмельем и отвращением к себе. Душ и плотный завтрак слегка примирили с фактом злоупотребления, но нехватка данных о завершении вечера лишь обострилась, отодвинув прочее на второй план. Единственным человеком, способным прояснить события был напарник. К нему-то я и направилась.

Дверь открылась после первого же звонка. Этот факт, а так же то, что он совсем не был удивлен моим визитом, и спокойно предложил пройти, наводили на мысли о собственной предсказуемости. Будто он все утро ждал моего прихода и нисколько в нем не сомневался.