Купить зимнее время в Цфате (сборник)

Северный железнодорожный вокзал. Тель-Авив. Понедельник, двадцатого июня, тысяча девятьсот восемьдесят четвертого. Четверть шестого. Поезд прибывает на станцию. Совсем мало пассажиров выходит из вагонов. Жидкая шеренга растягивается по перрону. В моем направлении. Родители среди последних. До сих пор я беспокоился, что они не приедут. Теперь-то я могу себе в этом признаться. Я был готов к любым неожиданностям, как будто можно к этому приготовиться. Отец идет впереди матери, катит зеленый чемодан на колесиках, потрепанный и покрытый пылью. Движется отец медленно. Я иду, охваченный тревогой, ему навстречу. Следует ему помочь с чемоданом. У мамы тоже чемодан, красный, без колесиков. И огромная ручная сумка. Ей тоже надо помочь. Все то, что они несут в четырех руках, я могу нести в двух. Я могу взять все их вещи вместе, несмотря на их тяжесть. Я тороплюсь им навстречу. Мне тридцать пять. И, вероятно, кажусь бегущим на фоне их медленных шагов. Я почти мгновенно приближаюсь к ним, несмотря на жару, пот, влажность. Они стары. Они больны. Немного им осталось. Сколько им еще ездить на летний отдых? Сколько им еще возвращаться? Сколько раз мне еще их встречать? Еще один день уходит в небытие и не предвещает ничего хорошего. Тревога моя увеличивается с каждым днем и мне следует ее скрывать. Я стараюсь улыбаться. Я ускоряю шаги к ним, так они мне будут казаться более уверенными. Им не следует знать, что я знаю. Я ускоряю шаги. Я улыбаюсь. Даже слишком. Следует быть осторожным. Я замедляю свои уверенные шаги. Не следует слишком преувеличивать. Они могут почувствовать, что я изменил свой обычно сердитый вид и удивиться – с чего бы это. «Да, папа, да, мама. Надеюсь, вы хорошо провели время». Опять спрошу, как они провели отпуск? Где жили? Были ли какие-то приятные переживания. Надеюсь, что не будет сказано ничего более того, что обычно говорилось при прежних встречах. Стена на месте. Вавилоняне в городе. Ничего не изменилось. Ничего не изменится. Мы выходим из вокзала на автостоянку. Вавилоняне в городе. Я уже сообщил вам, что знаю об этом. Понедельник, двадцатого июня, тысяча девятьсот восемьдесят четвертого. Пять тридцать, и хорошо, что сбрил свои большие усы. Они уже и раньше мешали. В такое время лишние волосы как лишний вес. Прикрытие искусственно, броня только мешает своей тяжестью. Солнце бьет в голову во всю свою силы и все же оно какое-то уже использованное, полинявшее, блеклое. Второсортное солнце в более или менее приличном состоянии. Даже в весьма приличном состоянии по отношению к нам. Жар туманит все предметы. Позади нас грязные запыленные стекла в дверях вокзала. Впереди – скопление таких же грязных автомобилей на стоянке. Мне тридцать пять, в смысле тридцать пять лет мой возраст. Понятие это, в общем, не очень-то понятное, да и пользы от него никакой. Я пытаюсь воспользоваться им, чтобы извлечь из него какое-то решение вопроса – что делать. Ответа нет. Тридцать пять лет я живу с родителями, все более совершенствую себя для реализации плана, все более соглашаюсь его реализовать до конца, не зная, что он собой представляет. Слышал какие-то фрагменты, то там, то тут, главным образом, от отца. Теперь я должен его выполнить собственными силами. В одиночку. Не знаю, что он собой представляет. Знаю лишь, что у закатного солнца, у поезда, возвращающегося на станцию, у медленного движения моих родителей, у болезненного их вида – есть нечто общее, и это – конец. Это как завершить чтение книги, не понимая ее, несмотря на то, что каждая страница была скрупулезно прочитана. Закончить читать книгу и не вспомнить ее. Только помнить, что ничего не понял. Я знаю нечто о моей роли. Это роль трагическая. Кое-что читал о ней. Она, в общем-то, готова. Давно. Утром я сделал завершающие шаги. Я, Цидкиау, открываю двери машины, закрываю двери машины, завожу мотор, медленно двигаюсь с места. Улица Арлозорова забита машинами, этими маленькими коробками, выстроившимися рядами в сторону заката, в сторону моря. Еще немного и влажный туман липкой своей дымкой загрязнит море. На углу улицы Вейцман мы сворачиваем вправо, убегая от прямых солнечных лучей. Тени четырехэтажных домов серы, этакие грязные пятна над грязным шоссе. Тени домов еще более тяжелы от лучей заката. Тяжесть влажности ложится на город тяжестью дождя. И люди убегают от этого в любое укрытие.