Купленная невѣста

Баринъ протяжно свистнулъ, и на зовъ этотъ вошелъ Порфирій, а казачокъ вздрогнулъ и проснулся.

— Полсотни ему! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, указывая на казачка.

Мальчикъ, взятый Порфиріемъ за руку, всхлипнулъ.

— Сотню! — мрачно проговорилъ баринъ и закурилъ трубку при помощи Скворчика.

Порфирій съ казачкомъ удалился.

— Большое, важное дѣло, Скворчикъ, — продолжалъ Павелъ Борисовичъ. — Хочу я, Скворчикъ, барыню одну увезти...

— Что-жь, сударь, можно. Дѣло бывалое.

— Бывалое!.. Увозили съ согласія, по доброй волѣ, а тутъ не такъ. Тутъ выкрасть надо.

— И крадывали. Изволите помнить огородникову то дочку?

— Сравнилъ, дуракъ! То огородникова дочка, а то...

Павелъ Борисовичъ не договорилъ.

— А то супруга господина помѣщика Коровайцева, — смѣясь, договорилъ за него Скворчикъ.

Павелъ Борисовичъ такъ и воспрянулъ.

— А ты почемъ знаешъ? Тебѣ кто сказалъ! — воскликнулъ онъ.

— Самъ догадался, сударь, — продолжая смѣяться, отвѣтилъ Скворчикъ. — Нешто трудно и догадаться? Сразу было можно, потому такой красавицы барыни нѣтъ другой, да и не было.

— Хороша? — восторженно улыбаясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ и подошелъ къ Скворчику, положилъ ему обѣ руки на плечи, швырнувъ трубку. —Хороша?

Влюбленные любятъ говорить о предметѣ своей страсти съ кѣмъ бы то ни было и любятъ, когда другіе восторгаются ихъ красавицей.

— Да ужь прямо надо говорить, что королева, вродѣ Миликтрисы Кирибитьевны[5], — отвѣтилъ Скворчикъ, закрылъ глаза, поднялъ плечи и развелъ руками. — Уму помраченіе!.. Вышла это какъ то ко мнѣ въ людскую, стаканчикъ водки принесла. Держитъ это стаканчикъ въ бѣлой рученькѣ своей, подаетъ мнѣ, а я какъ глянулъ на нее, такъ ажъ холодокъ по спинѣ пошелъ!.. „Выпей, говоритъ, любезный, озябъ, ты“. Рѣчь это у нея словно рѣченька льется, очи такъ и гладятъ тебя по душѣ... Ну, ужь и барыня, ужь и красавица!

— Молчи ты, чортъ, не дразни меня! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, хватаясь за голову. — Увеземъ ее, Скворчикъ, а?

— Что-жь, Павелъ Борисовичъ, можно.

— Можно?

— Дляче нельзя то? Дворня у нихъ малая, деревня далеко; ежели въ пятеромъ, либо въ шестеромъ нагрянуть, а сперва челядь ихнюю подпоить, такъ вотъ какъ умчимъ!

Павелъ Борисовичъ большими шагами ходилъ по кабинету. Остановившись передъ Скворчикомъ, онъ долго смотрѣлъ на него, что то обдумывая, потомъ махнулъ рукою и рѣшительно проговорилъ:

— Увезу!... Тамъ что будетъ, а безъ нея я жить не могу. Слушай, Скворчикъ: сейчасъ пріѣдетъ сюда Аркадій Николаевичъ Черемисовъ; онъ согласился помогать мнѣ, чтобы самого меня въ этомъ дѣлѣ не было, чтобы слѣды запутать, и ты будешь дѣло дѣлать съ нимъ, его и слушайся. Отбери изъ ребятъ кого тебѣ надо, и чтобы Коровайцева барыня была черезъ недѣлю у меня въ Лаврикахъ. Понялъ? Добудешь — проси чего надо, все сдѣлаю. Сплошаешь, либо продашь — запорю на смерть. Пить все это время не смѣй...

— Стаканчикъ другой, чай, можно? — фамильярно спросилъ Скворчикъ, подмигивая.

— Пьянымъ чтобы не быть, а то хоть ведро пей. Лошади, люди — все въ твоемъ распоряженіи, а ты въ распоряженіи Аркадія Николаевича. Помни, Скворчикъ, что всѣмъ награжу, первымъ человѣкомъ у меня будешь, а пожелаешь на волю, хоть въ тотъ-же часъ.

— На што мнѣ воля ваша, сударь? Въ первую же недѣлю сопьюсь я и гдѣ-нибудь подъ заборомъ издохну. Мнѣ вольнѣй вашей воли не нажить, а пороть-то меня и на волѣ будутъ, еще, пожалуй, и къ палачу на кобылу съ этою волей попадешь при моемъ то карактерѣ.

— Ну, это какъ знаешь, я только говорю тебѣ.

По комнатамъ раздались звуки звенящихъ шпоръ и сабли, и въ кабинетъ вошелъ гусаръ Черемисовъ, первый другъ и пріятель Скосырева. Лихой гусаръ былъ немного пьянъ; не снимая заломленнаго на бокъ кивера, разпространяя вокругъ запахъ вина и табачнаго дыма, звеня и гремя, вошелъ онъ и бросился на диванъ.

— Ну, братъ Скосыревъ, пьемъ мы здѣсь славно, а все же скучно у васъ, въ Москвѣ, чортъ ее возьми! То-ли дѣло у насъ въ Польшѣ — восторгъ! Какія попойки бывали, какія красавицы есть... Ахъ, Скосыревъ, Скосыревъ, какія тамъ есть красавицы!... Есть и здѣсь да чортъ ли въ нихъ толку? Чопорныя, холодныя, маменекъ боятся, а тамъ, братъ, любая хоть въ огонь, хоть въ воду, коли полюбитъ! Да и безъ своихъ скучно стало, по эскадрону тоскую.

„Ради Бога, трубку дай,

Ставь бутылки передъ нами,

Всѣхъ наѣздниковъ сзывай

Съ закручеными усами,

Чтобы хоромъ здѣсь ремѣлъ

Эскадронъ гусаръ летучихъ,

Чтобъ до неба возлеталъ

Я на ихъ рукахъ могучихъ..,[6]

А и вправду, Скосыревъ, прикажи подать хоть вина да трубку, ежели ужь эскадроннаго хора здѣсь нѣтъ.

— И хоръ найдемъ, Черемисовъ, — улыбнулся Павелъ Борисовичъ. — Гусаровъ нѣтъ, да за то есть такія у меня пѣвицы, что пальчики оближешь!

Онъ приказалъ подать вина, трубки и принялся разсказывать Черемисову о своемъ желаніи похитить Катерину Андреевну Коровайцеву, прося гусара помочь.