Купленная невѣста

Когда жженка была готова и всѣ гости усѣлись вокругъ пылающей чаши, ароматъ которой наполнилъ всѣ комнаты, Павелъ Борисовичъ приказалъ позвать хоръ своихъ крѣпостныхъ пѣвицъ и пѣвцовъ. Мы имѣемъ понятіе о какомъ нибудь яровскомъ или стрѣльнинскомъ хорѣ, который состоитъ изъ двухъ дюжинъ важничающихъ „барышень“, играющихъ роль неприступныхъ и „весьма образованныхъ“ дѣвицъ, благосклонныхъ лишь къ нѣкоторымъ избраннымъ, гордыхъ и расфуфыренныхъ, поющихъ модные романсы подъ акомпаниментъ піанино, манерничающихъ, важныхъ, а въ то время хоръ, подобный хору Скосырева, состоялъ изъ десятка хорошенькихъ веселыхъ дѣвушекъ, поющихъ разгульныя веселыя пѣсни подъ звукп гитары, бубна, подъ лихое треньканье балалайки и знающихъ, что не придись онѣ по душѣ барину, не угоди ему или его гостямъ, такъ сейчасъ же послѣдуетъ возмездіе въ видѣ болѣе или менѣе серъезной „припарки“, на которую въ то время были щедры рѣшительно всѣ, отъ важнаго барина и до богатаго купца по отношенію къ своимъ дѣтямъ, и отъ главы семейства до любаго воспитательнаго учрежденія. Разгула, дикой удали, воселья въ тогдашнемъ хорѣ было несравненно больше, а на упомянутыя „припарки“ вниманія не обращалось, къ нимъ въ то время привыкли и говорили: „баринъ обидитъ, баринъ и помилуетъ“. Хоръ барина жилъ сыто, весело, имѣлъ деньги, а пѣвицы его обыкновенно выдавались за „хорошихъ людей“, снабженныя приличнымъ приданымъ, часто награжденныя землей съ лѣсомъ и угодьями, скотиной. Теперь какой-нибудь пѣвецъ изъ жидковъ корчитъ изъ себя барина и, потѣшая въ загородномъ кабачкѣ подгулявшаго купчика, важничаетъ, ломается, ходитъ накрахмаленный и раздутый, противный и скучный, а тогда такой пѣвецъ ходилъ волчкомъ, взвивался голосомъ подъ небеса, отдавалъ все, что имѣлъ, и ужь если веселилъ, такъ веселилъ, памятуя, что за удовольствіе онъ получитъ и золотыхъ въ шапку, и напьется „барскимъ пойломъ“, и во всю жизнь сытъ будетъ.

Однимъ словомъ, веселье тогда было полное, широкое, и мы, слушатели нынѣшнихъ хоровъ, можемъ имѣть о хорѣ того времени самое смутное представленіе. Древніе старики и старухи помнятъ, разсказываютъ. Остались, конечно, и записки того времени, памятники. Съ разсказовъ такихъ стариковъ и старухъ да по запискамъ того времени и пишемъ мы свою повѣсть.

У Павла Борисовича хоръ состоялъ изъ двѣнадцати очень хорошенькихъ и большею частію молоденькихъ крѣпостныхъ дѣвушекъ и семи пѣвцовъ, изъ которыхъ шесть были тоже крѣпостными, а седьмой, ужасающій басъ, былъ нанятъ и получалъ двадцать рублей въ мѣсяцъ жалованья, „мѣсячину“, то есть паекъ, отпускаемый разъ въ мѣсяцъ, и платье, не считая подарковъ отъ барина и его гостей. Зуботычины, „звонкое прикосновеніе арапника“ и затрещины — въ счетъ не шли. Въ числѣ хора была одна старуха, когда-то знаменитая пѣвица и плясунья; она состояла чѣмъ-то вродѣ хормейстерши, надзирала за дѣвушками пѣвицами, блюла чистоту ихъ нравовъ и имѣла довольно широкія полномочія, до права „вспрыснуть“ включительно. Старуху эту звали Матреной Карповной; она носила шелковыя платья и имѣла право садиться передъ бариномъ, конечно, во время пѣнія только. Два взрослые сына Матрены Карповны были на волѣ и служили въ Петербургѣ, а дочь была замужемъ за чиновникомъ межевой канцеляріи.

Хоръ вошелъ и занялъ мѣсто въ углу большой съ хорами и колоннами залы. Одѣты пѣвицы были въ разноцвѣтные шелковые и бархатные сарафаны, въ кисейныя рубашки съ прошвами, а мужчины — въ синіе чекмени и казацкіе шаровары съ красными лампасами. Матрена Карповна подошла къ барской ручкѣ, поклонилась гостямъ и вернулась къ хору.

— Мою любимую, — „Красотку!“ — громко приказалъ Скосыревъ, выходя въ залу со стаканомъ пунша. Гости слѣдовали за нимъ, звеня стаканами, шпорами и громко переговариваясь.

— Вниманіе, господа: сейчасъ чудную пѣсню пропоютъ мои дѣвки, — проговорилъ Скосыревъ.

Впереди хора помѣстился гитаристъ Тишка, взялъ аккордъ, топнулъ ногой, и Матрена нѣсколько хриплымъ, но все еще сильнымъ контральто запѣла только что вошедшую тогда въ моду пѣсню.

Хоръ подхватилъ, и заунывная мелодичная пѣсня полилась по комнатамъ.

„Что красотка молодая,

Что ты, свѣтикъ, плачешь?

Что головушку, вздыхая,

Къ бѣлой ручкѣ клонишь?

Или словомъ, или взоромъ

Я тебя обидѣлъ?

Иль нескромнымъ разговоромъ

Ввелъ при людяхъ въ краску?...“[7]

Пѣсня эта понравилась гостямъ. Богатый, очень толстый, грузный помѣщикъ Злотницкій подошелъ къ Матренѣ, поцѣловалъ ее и обернулся къ Скосыреву.

— Павелъ Борисовичъ, можно подарокъ сдѣлать твоей Матренѣ?

— Сдѣлай одолженіе, это твое дѣло.

Злотницкій досталъ изъ бумажника „бѣленькую“ и подалъ Матренѣ, а пачку мелкихъ депозитокъ бросилъ въ группу пѣвицъ и пѣвцовъ.

— Веселую, живо! — крикнулъ Скосыревъ. — Наташка, впередъ плясать!