Купленная невѣста

— Какъ убѣгла? Что ты говоришь, разбойникъ? Убью я тебя за эти слова твои!

— Есть воля ваша, а только я правильно говорю. Нѣтути ихъ, нигдѣ нѣтути. И Глашка съ ними убѣгла, проклятая.

— Такъ увезли ее, увезли! Украли мою Катеньку, похитили!

— Убѣгла...

— Молчи, холопъ! — бѣшено крикнулъ Лука Осиповичъ, хватаясь за ножъ, съ которымъ онъ на медвѣдя хаживалъ. — Душу вышибу за такое слово!

— Не гнѣвайтесь, баринъ, извольте выслушать. Если бы украли, такъ Глашку бы не взяли, а то, вишъ, вмѣстѣ пропали. А вонъ и коммодъ съ барыниными вещами открытый стоитъ, вещи изъ него брали, укладывались.

— Гдѣ же люди всѣ? Гдѣ Прошка, Евстигнѣй, Машка?

— Въ кухнѣ всѣ дрыхнутъ, мертвецки пьяные.

— Буди ихъ, на смерть ихъ бей и ко мнѣ! Они должны знать, кто тутъ былъ, они видѣли!

— А вотъ сичасъ допросимъ ихъ, лѣшихъ, я ихъ подыму, образумлю.

Но это сдѣлать было не легко даже и такому дотошному, ловкому малому, какимъ былъ Яшка. Онъ будилъ дворню и пинками, и ударами доброй нагайки, и снѣгомъ, но они спали, какъ мертвые, и только мычали. Обливъ всѣхъ холодною водой, Яшка кое какъ привелъ ихъ въ себя. Долго люди ничего не понимали, таращили глаза, скребли затылки, но когда они догадались, что въ домѣ случилась бѣда, что пропала барыня, то съ воемъ повалились барину въ ноги. Изъ сбивчивыхъ разсказовъ можно было понять правду. Пріѣхалъ баринъ Черемисовъ, гусаръ, и гостилъ у барыни, кушалъ съ нею чай, а деньщикъ гостя угощалъ дворню водкой, ромомъ, напоилъ всѣхъ, и всѣ, мертвецки пьяные, заснули гдѣ попало и дальше ничего не помнили, не видѣли. Староста Игнатъ приходилъ изъ деревни, посидѣлъ въ кухнѣ, но часу въ восьмомъ ушелъ домой въ деревню. За нимъ сбѣгали теперь, разбудили, привели въ господскій домъ, а за нимъ пришло человѣкъ десять мужиковъ, но ни староста, ни мужики ничего не знали и не слыхали, да и не могли слышать.

— Батюшка баринъ, чтожь это такое? — со слезами говорили дворовые. — Прости ты насъ, окаянныхъ, и прикажи намъ вернуть барыню, которую мы проворонили. По щепочкѣ мы разнесемъ домъ твоего обидчика, самого его на веревкѣ приведемъ къ тебѣ, на осинѣ повѣсимъ!

— Всю его челядь перевѣшаемъ! — подхватили и мужики, во главѣ со старостой.

Крѣпостные очень любили Луку Осиповича и звали его „отцомъ“ не для краснаго лишь словца, не для лести, а искренне, отъ души, считая его дѣйствительно благодѣтелемъ, другомъ, заступникомъ, почитая, какъ родного отца. Онъ входилъ во всѣ ихъ нужды, работалъ наравнѣ съ ними и былъ старшимъ въ этой семьѣ изъ тридцати мужчинъ съ ихъ женами и дѣтьми. Барщина у Луки Осиповича была легкая, не могущая обременить и самаго неисправнаго мужика, о какихъ либо наказаніяхъ никто и не слыхивалъ, развѣ ужъ очень разсердится Лука Осиповичъ на неисправимаго лѣнтяя или пьяницу и потреплетъ его за вихоръ, дастъ ему по затылку и прогонитъ съ глазъ долой. Самъ онъ лѣчилъ захворавшаго мужика, самъ ухаживалъ за нимъ, многихъ обучилъ грамотѣ въ долгіе зимніе вечера. Мужики жили у него хорошо, безъ ужина спать не ложились, въ праздникъ пекли пироги, одѣвались исправно. Въ годъ падежа Лука Осиповичъ заложилъ свою деревеньку и купилъ всѣмъ мужикамъ, потерявшимъ скотину, и лошадей, и коровъ. Благодаря дружнымъ усиліямъ поднявшихся на ноги мужиковъ, Лука Осиповичъ имѣлъ возможность черезъ годъ же выкупить свою деревеньку. Мужики видѣли въ немъ не только добраго, душевнаго барина, но и разумнаго хозяина, неутомимаго работника, сильнаго и тѣломъ, и духомъ человѣка. „Маниловщины“ не было въ отношеніяхъ Коровайцева къ мужикамъ, онъ не миндальничалъ съ ними, не былъ краснобаемъ, а тихо и прочно любилъ ихъ и уважалъ за выносливость, за трудолюбіе, за то, что они любили „матушку землицу“ такъ же, какъ и онъ любилъ ее. Онъ даже не вмѣшивался въ ихъ дѣла, предоставляя имъ самимъ судиться и разбираться въ своихъ дѣлишкахъ, но всегда съ охотою приходилъ на помощь, когда его звали. Разные земскіе чины, подъячіе, крючкотворы не смѣли носа сунуть къ мужикамъ Луки Осиповича, а мужика, который задумалъ было торговать виномъ и давать крестьянамъ деньги въ ростъ, Лука Осиповичъ собственноручно поколотилъ и прогналъ въ городъ на оброкъ, а тягло его отдалъ обездоленной семьѣ, вставшей въ затруднительное положеніе послѣ пожара. Появленіе въ домѣ красавицы жены не заставило перемѣниться Луку Осиповича, хотя расходы значительно увеличились. Онъ только „сократилъ“ самого себя. Продалъ дорогую верховую лошадь, на половину уменьшилъ охоту, пересталъ курить сигары, останавливался, пріѣзжая въ Москву, не въ гостинницѣ, а на постояломъ дворѣ и тому подобное.