Купленная невѣста

Барыню мужики не долюбливали и порицали. Имъ не нравилось позднее вставаніе ея, полнѣйшее невниманіе къ хозяйству, роскошь, ничего недѣланіе, довѣріе къ Глафирѣ, которая была имъ чужда и которой барыня дозволяла все. Не нравилось мужикамъ и дворовымъ и то, что съ появленіемъ Катерины Андреевны начали посвистывать на конюшнѣ и въ дѣвичьей розги. О нихъ прежде и не слыхалъ никто, развѣ подростка какого-нибудь вспрыснустъ за баловство. Розги въ ту пору никого не удивляли, не возмущали и не оскорбляли. Онѣ свистали и въ семьяхъ, и въ школѣ, и въ дѣвичьихъ, и на конюшнѣ, какъ свистали кнуты и плети на торговыхъ площадяхъ, но всегда и вездѣ человѣка возмущала и будетъ возмущать несправедливость, безпричинная жестокость.

— Ты накажи виноватую рабу свою, — говорили мужики и дворня Коровайцевыхъ про Катерину Андреевну, — но ты накажи сама, по своему барскому приказу, за дѣло, а то она Глашкѣ волю дала, и Глашка у насъ барыня, Глашка нашимъ бабамъ и дѣвкамъ шкуру деретъ, косы треплетъ, а она такая же холопка.

Лука Осиповичъ вступился было и разъ, и два, но изъ этого ничего не выходило, тогда онъ одинъ разъ зыкнулъ на Глафиру, пообѣщалъ и ее отодрать за тиранство, а Катеринѣ Андреевнѣ сдѣлалъ выговоръ. Сдѣлалъ выговоръ и закаялся. Съ молодою женой послѣ этого выговора была истерика, пришлось послать въ уѣздъ за докторомъ.

— Ты меня уморишь, въ гробъ уложишь, — рыдая, говорила Катерина Андреевна и каталась на кровати. — Ты способенъ меня звѣрски наказать за то, что моя Глафира поучила какую то скверную дѣвку, грубіянку, лѣнтяйку. Скоро эти дѣвки бить меня будутъ; онѣ меня и за барыню не считаютъ.

Лука Осиповичъ махнулъ рукой и болѣе уже не вмѣшивался въ „бабьи дѣла“. Очень ужъ любилъ онъ жену.

Слыша теперь сѣтованія мужиковъ и дворни, Лука Осиповичъ былъ глубоко тронутъ, но его оскорбляло то, что всѣ эти люди видимо винили его Катеньку, — то и дѣло прорывалось словечко неодобренія по адресу Катерины Андреевны. Это убивало Луку Осиповича: ему не хотѣлось вѣрить, что его Катенька убѣжала; нѣть, нѣтъ, ее увезли, украли, и онъ вернетъ ее!..

Не переодѣвшись, не сдѣлавъ никакихъ распоряженій, Лука Осиповичъ поскакалъ въ Москву.

— Побереги ты себя, батюшка баринъ, не загуби сгоряча, — говорили ему мужики, провожая его. — Послалъ бы лучше насъ, мы-бъ тебѣ добыли и женушку твою, и обидчика, на арканахъ бы привели обоихъ да тутъ бы вотъ и казнили.

— Пошелъ! — крикнулъ Лука Осиповичъ Яшкѣ, вскакивая въ сани и не слушая мужиковъ. — Гони до уѣзда во весь духъ, а тамъ я ямскихъ возьму, курьерскихъ.

Мужики постояли, погоревали и разошлись, заперевъ господскій домъ и оставивъ старосту Игната домовничать и хозяйничать. Два мужика и дворовый парень Ефимъ, чувствовавшій себя очень виноватымъ, самовольно отлучились и поѣхали слѣдомъ за бариномъ.

— Можетъ, мы понадобимся ему тамъ, голубчику, — говорили они.

Пріѣхавъ въ Москву и остановившись на постояломъ дворѣ, Лука Осиповичъ, не попивъ даже чаю, поѣхалъ разыскивать Черемисова. Въ ту пору сдѣлать это было не такъ легко, какъ теперь, — адресныхъ столовъ тогда не было, — но кое какъ Лука Осиповичъ нашелъ квартиру гусара и явился туда грозный, готовый на все.

Черемисова въ Москвѣ не оказалось.

— Гдѣ же онъ? — спросилъ Лука Осиповичъ у двороваго человѣка Черемисова, заспаннаго и полупьянаго парня.

— Уѣхамши.

— Куда, лѣшій ты этакій, „уѣхамши“?

— Къ господамъ какимъ то, къ помѣщикамъ. Наѣхали нонѣ поутру какіе то господа, подняли барина съ постели и увезли.

Лука Осиповичъ сдержалъ свое бѣшенство, досталъ изъ кошелька серебряный рубль и подалъ парню.

— Вотъ тебѣ на водку, любезный, — ласково сказалъ онъ, потрепавъ парня по плечу. — Вижу я, что ты хорошій малый, еще тебѣ на водку золотой дамъ, а ты мнѣ поразскажи кое что о баринѣ своемъ. Ты у него одинъ слуга?

— Никакъ нѣтъ, сударь. Я ихній крѣпостной, изъ вотчины папепька ихній меня отпустили, когда баринъ въ полкъ поѣхалъ, ну, и состою, а главнымъ при нихъ — деньщикъ ихній, Бондаренко.

— Онъ гдѣ же теперь?

— Съ бариномъ уѣхамши. Онъ завсегда съ бариномъ.

— Мордастый этакій, съ большими усами?

— Такъ точно, съ усами.

— Ну, скажи же мнѣ, любезный, вотъ что: твой баринъ привезъ сюда какую нибудь барыню изъ уѣзда?

— Барыню?

Парень почесалъ затылокъ.

— Много къ нимъ ходитъ и ѣздитъ всякихъ мадамовъ, сударь. Есть изъ простого званія, мѣщаночки тутошнія, швейки, а то вотъ актерки тоже ѣздятъ, но бываютъ и благородныя, а только словно бы не изъ уѣзда, а тутошнія.

— Онъ уѣзжалъ куда нибудь на дняхъ?

— Да онъ и дома то, почитай, не бываетъ, сударь. Завернетъ иногда, переодѣнется и опять его нѣтъ день, два, недѣлю. Какъ вотъ пріѣхали изъ полка въ отпускъ, такъ все и живетъ.

— Можно мнѣ взглянуть на его комнаты, любезный?

— Почему же не взглянуть? Пожалуйте. Хоромы у насъ не ахти какія, сударь, по холостому живемъ.